Гоголь в Париже

Юбилей Гоголя отмечали не только в России. В начале апреля в Париже прошёл организованный франко-русским литературным комитетом Гоголевский фестиваль. В течение двух дней филологи и писатели обеих стран обсуждали особенности художественной манеры Гоголя и то влияние, которое он оказал на всю последующую, в том числе и современную литературу.

Для многих участников проведение Гоголевских дней именно в Париже показалось несколько неожиданным. Ведь в нашем сознании заграница Гоголя — это прежде всего Рим. Поэтому перед входом в зал заседаний организаторы специально установили стенд, освещающий связи Гоголя с французской столицей.
Николай Васильевич жил в Париже в 1836–1837 годах, со своим товарищем Данилевским, в съёмной квартире на площади Биржи (Place de Bourse). Здесь он написал большую часть «Мёртвых душ». В Париже состоялось и одно из первых публичных чтений поэмы — в салоне близкого друга Гоголя Александры Смирновой-Россет на улице Мон Блан (rue du Mont Blanc). Именно в Париже он узнал о смерти Пушкина. От этого потрясения писатель смог немного оправиться только в дороге: Гоголь буквально сбежал из французской столицы и отправился в Италию.

Празднование двухсотлетия Гоголя в Париже началось с лекции Юрия Манна «Парадоксы Гоголя». Первым парадоксом профессор назвал сам факт разговора о Гоголе за пределами России. Ведь современникам — как западникам, так и славянофилам — Гоголь казался сугубо национальным автором. В пункте невозможности перевода Гоголя на европейские языки сходились такие непримиримые оппоненты, как Белинский и Киреевский.

Примером непереводимости Гоголя служит, например, то, что сам Набоков, говоря о Гоголе в своих лекциях о русской литературе, не смог найти в английском языке подходящего эквивалента для слова “пошлость” и просто дал его латиницей.

Кстати, по мнению профессора Манна, хрестоматийная гоголевская пошлость — понятие далеко не однозначное, скрывающее ещё один парадокс писателя. Ведь пошлое у Гоголя — не только низменное и пред­осудительное, но и обычное, обыденное, повседневное, из которого, собственно, и слагается жизнь.

Эту мысль подхватил и французский филолог-славист Жорж Нива, отметивший, что “пустота у Гоголя имеет вес, ведь чем ничтожнее повод, тем возвышеннее ветер лирики, который он вздымает”.

Жорж Нива обратил внимание на ещё одну связь, существующую между Гоголем и Францией. Мало кто помнит, что знаменитая фраза “все мы вышли из «Шинели» Гоголя” дошла до нас благодаря французскому дипломату и историку литературы Эжену Мельхиору де Вогюэ, участвовавшему в торжествах по поводу столетнего юбилея Гоголя в России.

Тема влияния Гоголя на последующие поколения писателей так или иначе звучала во всех докладах. Многие цитировали режиссёра Григория Козинцева, считавшего, что “вся русская литература — это борьба с Гоголем”. Первый заместитель главного редактора «Нового мира» Михаил Бутов заявил, что “русская литература вышла из провала Гоголя”, не сумевшего показать светлую сторону жизни. Мысль о том, что писателям, в первую очередь Достоевскому, пришлось восстанавливать искажённый Гоголем человеческий образ, звучала и в докладе Сергея Бочарова «Негативная антропология Гоголя».

Отдельно о связях Гоголя и Достоевского говорил Игорь Волгин. В его докладе прозвучало множество неизвестных фактов. Например, то, что Фёдор Михайлович и Николай Васильевич — практически земляки, выходцы из южного “подбрюшья” России. Оказывается (это открытие принадлежит самому Игорю Волгину), отец Достоевского родился в селе Войтовцы близ города Брацлава на территории Речи Посполитой. Лишь по третьему разделу Польши эта территория была присоединена к России. Вполне вероятно, что сам писатель о своих польских корнях и не знал: по неясным причинам его отец никогда об этом не рассказывал.

В год появления «Бедных людей» Гоголь спрашивает одного из своих российских корреспондентов, правда ли, что в Петербурге объявился его, Гоголя, однофамилец, который к тому же издаёт сочинения под его именем. Как считает Игорь Волгин, в таком искажённом виде дошло до Гоголя восторженное восклицание Белинского: “Новый Гоголь явился”.

Ещё один любопытный факт: по делу петрашевцев вполне мог проходить и сам Гоголь, который в то время (1849 год) был в России. В вину петрашевцам, в том числе и Достоевскому, вменялось именно чтение письма Белинского к Гоголю. Кстати, оригинал письма не сохранился. По версии Игоря Волгина, Гоголь сжёг его в ту же ночь, что и второй том «Мёртвых душ».

На фестивале в Париже была предпринята и попытка вывести разговор о Гоголе за рамки литературы. Леонид Гаккель сделал блестящий доклад о Гоголе в музыке. По наблюдению профессора, в гоголевском космосе есть нечто прямо противостоящее музыке. Многие композиторы, бравшиеся за Гоголя, либо не смогли довести свои замыслы до конца, либо создали откровенно слабые произведения. Единственное исключение, по мнению Леонида Гаккеля, это опера Дмитрия Шостаковича «Нос».

Судьба Гоголя в живописи гораздо более благополучна. Удачные иллюстрации к его произведениям можно перечислять долго. Чего стоят одни только «Мёртвые души» Марка Шагала, созданные, кстати, именно в Париже. На фестивале, посвящённом двухсотлетию Гоголя, свои живописные работы на гоголевские темы представили трое российских художников. Причём если у Николая Предеина из Екатеринбурга и Сергея Лемехова из Петербурга это были классические иллюстрации к гоголевским текстам (к «Мёртвым душам» и «Вечерам»), то художник Николай Копейкин привёз в Париж серию фантасмагорических рисунков о приключениях слонов в Петербурге, пронизанную довольно специфическим юмором, чем-то действительно родственным гоголевскому смеху.