На полях книги

ПУШКИНОЕДСТВО

Вместо предисловия

Век прошедший сменяется веком нынешним. Проходят юбилеи, миллениумы. Проедаются гранты и гонорары. Лето кончилось, проходит зима. Пушкину же все нипочём. Мы стареем, он продолжается. Мы уходим, он остаётся.

Единственный способ остаться в вечности — примазаться к его немеркнущей славе. Что я и попытался сделать в меру своих малых обывательских сил.

Пушкин как святой мученик

Помните привязанного к столбу бледного, истыканного стрелами святого мученика Себастьяна с известной эрмитажной картины?

А помните, кто у нас вечный ответчик за всякое чужое нехорошее действие?

Бросит кто-нибудь, к примеру, на пол окурок. У него спрашивают с упрёком: “А кто убирать будет?” Ответ однозначен: “Пушкин”.

То же и с взятыми в долг деньгами. Долг будет отдавать Пушкин.

Пушкин выучит невыученные уроки, доделает недоделанную работу, ввинтит вывинченную лампочку в подворотне, спасёт девочку из огня.

Потому что это удел великих — быть ответчиком за чужие грехи.

Пушкин в наколках

Писать о Пушкине вообще легче лёгкого. Потому что можно написать о чём хочешь, а получится всё равно о Пушкине. Он наше всё, по меткому и точному выражению поэта и философа-почвенника Аполлона Григорьева. А следовательно, про что ни напишешь, во всём можно обнаружить хотя бы частицу Пушкина.

Но сейчас я вам расскажу не про что-нибудь, а непосредственно про самого Пушкина. Вернее, про нательную живопись, связанную с его бессмертным именем. Короче — Пушкин в татуировках.

Наколки с изображением Пушкина — явление достаточно частое. В 30-е годы двадцатого, теперь уже прошлого, века их делали в основном в Москве. Начало этой традиции положил Евдоким Махотин, вор в законе, видный криминальный авторитет, в уголовном мире тех лет известный под прозвищем Черномор. Вдохновлённый миниатюрами палехской школы, он первый украсил грудь изображением Пушкина в лодке, обнимающего юную Гончарову на фоне плавающих в пруду лебедей.

Часто среди подобных татуировок встречается сцена дуэли на Чёрной речке, причем иногда фигура Дантеса стилизована под лагерного охранника, у которого вместо дуэльного пистолета в руке пистолет Макарова.

Есть нательные изображения Пушкина на охоте, стреляющего из двустволки в зайца.

Редко, но попадаются изображения Пушкина-лётчика, сидящего в кабине пилота. Характерно, что на фюзеляже машины нарисованы пятиконечные звёзды, говорящие о количестве сбитых вражеских самолётов. Такие татуировки обычно делали военные лётчики, во время или после войны волею трагических обстоятельств оказавшиеся в сталинских лагерях.

Излюбленная тема татуировок: Пушкин в кулачном бою. Особенно они были популярны у молодёжи рабочих окраин Москвы и в Подмосковье.

Не менее популярная тема: Пушкин, гарцующий на коне на фоне Кавказских гор. Прообразом к этому изображению послужила знаменитая картинка на папиросах «Казбек», которая в свою очередь является воспроизведением работы художника Евгения Лансере.

Многократно в текстах татуировок приводятся цитаты из Пушкина и о нём, иногда забавно переиначенные незадачливыми любителями поэзии. Например: “С винцом в груди и жаждой в месте”. При этом стрелочки-указатели проведены к соответствующим участкам тела.

Между прочим, в подобном переиначивании нет ничего обидного по отношению к светлому имени нашего национального гения. Наоборот, это свидетельство всенародной любви к поэту. Он свой, а со своими и поступают всегда по-свойски. Свой на своего не обидится.

К очень редким татуировкам следует отнести сцену, изображающую Пушкина-шахматиста. При этом противником Пушкина всегда выступает чёрт. В зависимости от исторического контекста в физиономии рогатого персонажа легко угадываются черты современных государственных деятелей — от Брежнева до Путина и Чубайса.

Недавно в рамках Пушкинского проекта при участии фонда Сороса в петербургском издательстве «Лимбус Пресс» выпущен большой альбом-каталог, который так и называется — «Пушкин в татуировках». Книга подготовлена известным специалистом в области накожной графики ветераном МВД СССР Д.Балдаевым.

Пушкин-сатирик

Пушкин был остёр на словцо. Если он кого припечатывал, так уж припечатывал насмерть. За это его ненавидели люто. Фаддей Булгарин, он же Видок Фиглярин, стрелял в него из духового ружья.

Князь Дондуков-Корсаков пытался отравить его ядом. Кюхля вызывал его на дуэль. Гнедич ударил поэта по голове тяжёлым томиком «Илиады».

В этом и проявляется настоящий талант сатирика — когда за меткую фразу рискуешь собственной жизнью.

Пушкин и мыло

Известно, что во времена военного коммунизма к множеству существовавших тогда дефицитов добавился дефицит на мыло. Рассказывают, что однажды в гости к знаменитому пушкинисту Лернеру зашёл не менее знаменитый пушкинист Гершензон, работавший тогда над книгою «Мудрость Пушкина». Когда Гершензон ушёл, Лернер вдруг обнаружил, что из ванной пропало мыло. Хозяин мигом выскочил из квартиры и бросился догонять Гершензона. “Михаил Осипович! Михаил Осипович! — кричал он на бегу на всю улицу. — Вы случайно…” — “Да, мыло взял я! — ответил Гершензон с вызовом. — Я работаю с черновиками поэта и не могу прикасаться к святыне немытыми руками”.

Пушкин — это наше всё

Я вырезал этот известный аполлонгригорьевский афоризм ножницами из какого-то лакированного журнала, собираясь сделать коллаж — что-нибудь в духе Родченко или студенческой стенгазеты времён загнивания социализма. Ну, знаете — вырезается этакий толстомордый кот из рекламы кошачьей пищи, берётся обрывок цепочки от сливного бачка, рисуется дерево типа дуб, всё это крепится на листе картона и сверху надписывается: «Лукоморье».

Коллаж я так и не сделал, а однажды, придя с работы, обнаружил у себя на столе мелкие полоски бумаги. Постарался кто-то из близких — искромсал священную фразу на отдельно порезанные слова и беспорядочно разбросал их по столу. Орудие преступления — ножницы с приставшими к ним следами бумаги — молчаливо лежало рядом.

Механически я собрал кусочки, соединил их вместе и прочитал:

“Всё, Пушкин, это наше!”

Знаки препинания появились исключительно у меня в голове, на бумажках их, естественно, не было.

Я покрутил головой, отгоняя вздорные мысли, и переложил бумажки со словами по-новому. Вот что у меня вышло на этот раз:

“Пушкин, это всё наше”.

Если в первый раз какой-то хамоватый урод лишал Пушкина права собственности, — хватит, мол, повладел и будет! — то теперь во фразе появилось какое-то вроде бы беспокойство: а не саданёт ли в ответ гений нашей поэзии заявителя по голове тростью.

Я заново переставил слова.

Теперь фраза звучала так: “Наше это всё, Пушкин” — с ударением на первом слове. Появился оттенок демократичности. Ты, мол, не обижайся, мы тоже люди, тоже хочем пожить.

Следующая комбинация лишала поэта не только какой-либо собственности, но даже воздуха, который всех нас окружает:

“Наше — это всё, Пушкин”.

Тут терпение моё лопнуло окончательно, я смахнул бумажный сор со стола и сжёг его на чугунной сковородке. Потом открыл бочонок амонтильядо, выпил и спокойно заснул.

Пушкин и словесность

Пушкин — гений.

Словесность живёт независимо от усилий гения.

Просто гений — единственный, кто эту её независимость может тихонечко подчинить себе.

Что Пушкин и сделал.

Подготовила Валентина ШЕНКМАН