Листки календаря

Небесная душа

Василий Андреевич Жуковский... 9 февраля исполняется 225 лет со дня его рождения. Он пока ещё в школьной программе — и даже не только в старших классах, но и в младших.

«Птичка»: Птичка летает, // Птичка играет, // Птичка поёт; // Птичка летала, // Птичка играла, // Птички уж нет!..

Или это, «Загадка»: Не человечьими руками // Жемчужный разноцветный мост // Из вод построен над водами, // Чудесный вид! Огромный рост!..

Но и сам Жуковский доныне во многом остаётся загадкой, к нему хочется приложить слова Вяземского из письма, к Жуковскому же и обращённого: “Романтизм, как домовой; многие верят ему; убеждение есть, что он существует, — но где его приметы, как обозначить его, как наткнуть на него палец?”

Действительно, Жуковский в русской литературе как домовой во дворце, котором владеет Пушкин. А ведь ещё Белинский сказал, что именно Жуковский дал русской поэзии душу и сердце. А как точна эта его оценка: “Недаром Пушкин называл Жуковского своим учителем в поэзии, наперсником, пестуном и хранителем своей ветреной музы; без Жуковского Пушкин был бы невозможен и не был бы понят”. Отметим последние слова, прибавим к ним ещё одно суждение и на этот раз смиренного, а не неистового Виссариона: “И как не любить горячо этого поэта, которого каждый из нас с благодарностью признает своим воспитателем, развившим в его душе все благородные семена высшей жизни, всё святое и заветное бытия”.

Гениальный поэт, создатель многих шедевров, волнующих нас доныне, Жуковский перенёс все трудности, которые подстерегают талантливых педагогов… А он-то был литературным наставником, учителем многих — с Пушкиным во главе!

Хотя “победитель-ученик” перед “побеждённым учителем” (вспомним знаменитую надпись на собственном портрете, подаренном Пушкину в 1820 году) неповинен: он навсегда сохранил глубочайшее почтение перед Жуковским.

Уже в 1825 году Пушкин жёстко выступил против критики Жуковского: “Зачем кусать нам груди кормилицы нашей? потому что зубки прорезались?.. Жуковский имел решительное влияние на дух нашей словесности”, а вскоре писал брату Льву: “Что за прелесть чертовская его небесная душа! Он святой, хотя родился романтиком…”

Даже гордый Бунин, столетие спустя, не раз напоминал о своём родстве по отцу с Жуковским, а однажды заявил не без ученической торопливости: “Я хороший стихотворец и, — простите! простите! — замечательный переводчик (не хуже Василия Афанасьевича Бунина, ставшего волею судьбы Василием Андреевичем Жуковским)”.

Может быть, причина охлаждённости к Жуковскому в советское время в том, что у него были и другие ученики? Он преподавал русский язык великой княгине Александре Фёдоровне, жене будущего императора Николая I, а в феврале 1826 года его назначили воспитателем наследника престола.

Чему мог научить будущего царя сын богатого помещика и пленной турчанки? Только хорошему. Он и научил. Император Александр II вошёл в русскую историю с титулом Освободителя, со славой реформатора, начавшего широкие преобразования политического, экономического и культурного уклада России. Воздействие Жуковского на его мировоззрение общепризнанно, да только всё это совсем не вязалось с идеологией большевизма…

Выйдя в отставку, Василий Андреевич решил отправиться за границу. Жил в Дюссельдорфе, Франкфурте, затем перебрался в Баден-Баден. Теперь он не один — в 1841 году женился на Елизавете Рейтерн (1821–1856), дочери его друга-художника. Родились дети — Александра (1842–1899) и Павел (1845–1912). Он стал учителем для них — составил для этого особую детскую азбуку, писал стихи…

Не раз у него в семье гостил Гоголь, тоже от своего учителя не отказывавшийся с тех пор, как ещё в 1831 году обратил к нему безудержно-экстатические строки: “О, с каким бы я тогда восторгом стряхнул власами головы моей прах сапог ваших, возлёг у ног Вашего поэтического превосходительства и ловил бы жадным ухом сладчайший нектар из уст ваших, приуготовленный самими богами из тмочисленного количества ведьм, чертей и всего любезного нашему сердцу…”

И всё бы ничего, но после европейских катаклизмов 1848 года Жуковский стал всё чаще подумывать о возвращении в Россию.

“Мы живём на кратере вулкана, который недавно пылал, утих и теперь снова готовится к извержению, — писал он 29 февраля 1848 года своему подопечному, великому князю Александру Николаевичу. — И теперь, как тогда, начинают [или уже давно начали] с потрясения главной основы порядка — с религии. Но теперь действуют уже смелее и шире. Тогда стороною потрясали веру, проповедуя терпимость; теперь нападают на всякую веру и нагло проповедуют безбожие. Тогда подкапывали втайне христианство, вооружаясь — по-видимому — против злоупотреблений церковной власти; теперь вопиют с кровель, что и христианство, и церковь, и власть церковная, и всякая власть суть злоупотребления. <…> Какая цель теперешних реформаторов? Этого и сами они ясно не видят. Весьма вероятно, что многие из них сами себя обманывают… <…> И, может быть, суждено им, как и многим из их предшественников, содрогнуться на краю или на дне той бездны, которая скоро под ними и под нами разверзнется.

Но позади сих ослеплённых, фанатических проповедников идеального лучшего и движения вперёд, действующих открыто, таясь за плечами их, потаённо действуют, пользуясь их указаниями, другие, уже не ослеплённые, зная, чего хотят и куда идут. <…>И уже провозглашено, во услышание всем, великое правило, правило практических реформаторов, извлечённое из доктрин новейшей философии и весьма понятное ученикам ея в лохмотьях: la propriete c’est le vol (собственность — это воровство. — франц. — Ред.). И для утверждения в умах этого правила всё сделано. Главное разрушение антирелигиозное произведено доктринами разврата в классе низшем. Туда, где царствует нужда, огорчающая и раздражающая душу, голос искушения, проповедующий ненависть, хищничество, отвержение всякой власти, презрение долга и отвержение Божия Промысла, проникает с быстротою смертоносной чумы и тем быстрее, что все предохранительные и целительные средства против заразы наперёд уничтожены и что бессмыслие невежества с жадностию принимает учение, столь благоприятное страстям и потворствующее раздражению, производимому бедствиями жизни, против которых ничто не даёт уже душе ни твёрдости, ни смирения”.

Это, по сути, ещё одно поучение-предостережение учителя-поэта венценосному ученику написано всего через несколько дней после выхода в Лондоне «Манифеста Коммунистической партии» Маркса и Энгельса, именно той капсулы, из которой смертоносная чума коммунизма полетела по миру, убив через треть века Александра II, а затем уничтожив и тысячелетнюю Россию.

Своей сверхчуткостью, которая в литературе свойственна именно классическим романтикам, а в обществе — некоторым, очень немногим священнослужителям (Борис Зайцев сказал о Жуковском: “единственный кандидат в святые от литературы нашей”), не читавши ещё человеконенавистнический этот «Манифест…», Василий Андреевич определил главную опасность, которая надвигается на человечество.

И как это зачастую бывает, провидчество соединялось у него с простодушием, с верой в силу надежды. В том же длинном письме цесаревичу есть и такие строки:

“Более нежели когда-нибудь утверждается в душе моей мысль, что Россия посреди этого потопа [и кто знает, как высоко подымутся волны его] есть ковчег спасения, и что она будет им не для себя одной, но и для других, если только посреди этой бездны поплывёт самобытно, не бросаясь в ея водоворот, на твёрдом корабле своём, держа его руль и не давая волнам собою властвовать. Я не политик и не могу иметь доверенности к своим мыслям; но кажется мне, что нам в теперешних обстоятельствах надобно китайскою стеною отгородиться от всеобщей заразы. Мне кажется, что Промысел в этом событии выражает ясно и теперешний долг, и будущую судьбу России: она есть отдельный, самобытный мiр, в самой себе она тверда и неприкосновенна; устремлённая на внешнее, она только может растратить свои силы и чужим потрясением разрушить своё собственное здание”.

Наивно?! Сказать бы: да, однако после постперестроечных потрясений, которые испытала наша страна, после всех этих болонских протоколов, присоединений и встраиваний якобы в мировое сообщество на фоне так и не отменённой поправки Джейсона–Веника, впору говорить именно о нашей наивности! Коммунистические власти позволили нам выйти из пучины коммунизма, но взамен у них не было ничего, кроме болота посткоммунизма, которое год от года всё шире и шире, — ведь мы сами, народ, чего-то иного раздобыть для себя не удосужились…

Но довольно упражнений на тему актуальность классики. Вернёмся к листкам календаря. Жуковский решает вернуться в Россию. Но европейские катаклизмы задерживают переезд семьи, кроме того, болеет жена, а летом 1851 года, накануне выезда, простуда даёт осложнение на глаза: Жуковский начинает слепнуть… Но вот характер! “…Почти через два дня после начала моей болезни загомозилась во мне поэзия…” Он даже “приготовил машинку для писания на случай угрожающей… слепоты”. Завершив в 1849 году перевод «Одиссеи», принялся теперь за «Илиаду».

Однако и болезнь не отступала. А в марте 1852 года умер Гоголь, друг Гоголь, за несколько недель до смерти написавший ему: “Горячей бы гораздо мне следовало о тебе молиться, как о человеке, которому я много, много должен”…

В конце марта Жуковский в последний раз диктовал строки своей поэмы «Агасвер. Вечный жид», а 12 апреля скончался в Баден-Бадене. До августа его останки покоились на местном кладбище, затем верный слуга поэта Даниил Гольдберг перевозит его прах через Любек на пароходе в Петербург. Здесь тело с почестями предали земле близ могилы Карамзина на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры (ныне Некрополь мастеров искусств). У могилы стояли студенты Петербургского университета, Тютчев, другие друзья покойного и его воспитанник, Александр Николаевич Романов…

С.Д.

Что читать о В.А. Жуковском

Жуковский В.А. “Всё необъятное в единый вздох теснится…”: Избранная лирика. В.А. Жуковский в документах. Стихотворения русских поэтов XIX века, посвящённые В.А. Жуковскому / Составление, вступ. ст., прим. В.В. Афанасьева. М., 1986.
Веселовский А.Н. В.А. Жуковский. Поэзия чувства и “сердечного воображения”. СПб., 1904; Пг., 1918; М., 1999.
Зайцев Борис. Жуковский // Соч.: В 3 т. М., 1993. Т. 3.
Носик Борис. Высокий строй // Жена для странника. М., 1990.
Янушкевич А.С. В.А. Жуковский: Семинарий. М., 1988.