Листки календаря

ЧУКОВСКИЕ: ОТЕЦ и ДОЧЬ

Однажды в гости к Корнею Ивановичу Чуковскому — он очень любил гостей, когда не работал, — приехал из глубинки некий детский писатель. Приветствуя автора «Бибигона», он торжественно произнёс:

— К тому чувству уважения, которое я с детства привык питать к вам, теперь прибавляется чувство благоговения перед вашей дочерью: какой талант! Какое благородство!

А Чуковский “выпятил губу и важно сказал:

— Это я научил её азбуке, когда ей было четыре года, я учил её писать”.

Так сам Чуковский в письме к этой дочери, Лидии Корнеевне, изложил обстоятельства встречи. И заключил словами: “Примазался к твоей славе”.

У Корнея Ивановича Чуковского, урождённого Николая Васильевича Корнейчукова, как и положено классику детской литературы, было много детей. По сегодняшним представлениям, очень много — четверо.

Старший, Николай, с детства увлёкся литературой, писал стихи, в том числе для детей — опыт столь же отважный, сколь и провальный в поле творчества гениального Чукоши — отца... Попытки встроиться в литературу по-советски тоже успеха не принесли. Он выпустил несколько романов об антибольшевистских вооружённых выступлениях — «Княжий угол» (крестьянское восстание на Тамбовщине под водительством Александра Антонова), «Ярославль» (известное восстание 1918 года), «Слава» (восстание в Кронштадте)... Убогие попытки сказать о пережитом страной что-то вроде правды в той среде, где вся правда объявлялась — а если надо, обновлялась — в «Правде».

А его сестра Лида написала в своей книге «Памяти детства»:

“Игрою игр нашего детства было море.

С утра бежали на берег взглянуть: виден ли Кронштадт? Хорошо ли виден? Не тает ли он на горизонте, не затягивается ли мглой? Кронштадт — наш барометр. Синяя плотная наклейка на голубом небе и золотой купол собора. Отчётливо видные, они, как стрелка, указывают мореплавателю «ясно»...”

Вроде бы ничего такого не сказано. Но сказано то, что звериным чутьём уловили большевистские цензоры. Острый, живой ветер свободы. Попутный ветер. Ветер в паруса, в большое плавание...

Поэтому воспоминания «Памяти детства» (1971) увидели свет только в перестройку… В отличие от многочисленных романов и повестей брата Коли, в том числе о прогрессивных мореплавателях, “водителях фрегатов”... Позволил он себе, правда, перевести «Остров сокровищ» — да на переводах славы не сделаешь.

Во время финской и Отечественной войн Николай Корнеевич служил фронтовым корреспондентом, жил в блокадном Ленинграде, Война стала главной темой его позднего творчества... Это был, что называется, профессиональный литератор, один из многих сотен в русской советской литературе. Если бы не знаменитая фамилия, сегодня о нём вспоминали бы лишь как о переводчике зарубежных поэтов, «Острова сокровищ» и повестей Марка Твена (в соавторстве с отцом) да как об авторе ярких воспоминаний, изданных посмертно («О том, что видел». М., 2005).

Старший сын умер в 1965 году, едва перейдя шестидесятилетний рубеж.

Младший сын Корнея Ивановича — Борис, Боба — по литературной стезе не пошёл. Стал инженером. Он был в дивизии народного ополчения и пропал без вести под Вязьмой осенью сорок первого года... С тех пор являлся только во снах, в воспоминаниях.

“Пришёл домой. Ёлка убрана. Женя трогательно показывал мне игрушки, которые достались ему от отца. Вот этот поварёнок, вот этот шар, этот крокодил, эта цепочка, — и я вдруг вспомнил, как я держу его отца на руках — трёхлетнего — и тот восторженно глядит на зажжённую ёлку”. Запись в дневнике сделана 1 января 1955 года. И Чуковскому за семьдесят, и Жене уже почти восемнадцать... Но снова — новогодняя ёлка, соединяющая времена.

Только через двадцать с лишним лет Чуковскому решился написать сослуживец Бориса Корнеевича и рассказал, что помнил о встречах с ним во фронтовые месяцы. Корней Иванович вклеил это письмо в свой дневник.

“Вчера днём умер Николай Кор<неевич>. Мне эти слова показались невероятными, словно на чужом языке. Оказывается, Коля, к<оторы>й был у меня три дня назад, вполне уравновешенный, спокойный, прошёлся со мною над озером, — вчера после обеда уснул и не проснулся. Тихо умер без страданий. Марина — в трансе — вошла, увидела мёртвого Колю и пошла на кухню домывать посуду. Потом пришла Облонская, мы редактировали Уолта Уитмена, и это меня спасло. Весь день мы работали над «Листьями травы» — она умница, работяга, а я держу себя в тисках. Очень хорошо отнеслись ко мне Щипачёвы и Ажаевы. И вдруг ночью приехал Андроников, и Люша привезла его, и он просидел у меня час. Я был отвлечён и увидел, что самая страшная БОЛЬ не даёт мне показывать её наружу. Коленька! С той минуты как Мария Борисовна в 1905 году показала его большеголового мне в Одессе под олеандрами, я так привык, что у него, а не у меня будущее. <...> Прости меня, Колечка, не думал я тебя пережить. В голову не приходило, что я буду видеть облака, деревья, клумбы, книги, когда всё это для тебя тлен и прах”. (Дневник К.И. Чуковского. Запись 5 ноября 1965 года)

Трагичной была судьба и младшей дочери Чуковского — Маши, Мурочки (1910–1931). Она заболела туберкулёзом и после долгих мучений умерла.

“Ну вот были родители, детей которых суды приговаривали к смертной казни. Но они узнавали об этом за несколько дней, потрясение было сильное, но мгновенное, — краткое. А нам выпало присутствовать при её четвертовании: выкололи глаз, отрезали ногу, другую — дали передышку, и снова за нож: почки, лёгкие, желудок. Вот уже год, как она здесь... (Сегодня ночью услышал её стон, кинулся к ней: Она: Ничего, ничего, иди спи)” (Запись 7 сентября 1931 года).

Сказочник-волшебник Чуковский незадолго до этого пишет повесть «Солнечная» — о детях, оказавшихся в костно-туберкулёзном санатории, о надежде... “Читает мою «Солнечную» и улыбается” (Дневник. 8 сентября 1931 года).

Это была самая грустная сказка Чуковского. В ноябре Мура умерла.

В своём знаменитом дневнике Чуковский записал, что старшая дочь, Лида, долгое время говорила о себе в мужском роде: я пошёл, я сказал, я сам. Потом заговорила правильно: я сама (запись 14 июня 1912 года), но, как видно, в характере осталось прежнее.

Характер у Лидии Корнеевны был и на всю её долгую жизнь остался — хочется сказать, даже не мужским (что вообще мы знаем о мужском характере?!), но мужественным в лучшем, классическом смысле этого слова, волевым, крепким. Кремень-характер.

Но к этому был придан и огромный литературный талант.

Кто-то подсчитал, что количественно литературное наследие Лидии Коренеевны Чуковского соизмеримо с наследием её отца.

Но и талант её соизмерим с отцовским. Хотя это был не талант умиротворяющего сказочника, эдакого литературного Айболита. Это был талант противостояния злу силою. Силою слова. Открытые письма Лидии Корнеевны и выступления в защиту Иосифа Бродского, Александра Солженицына, статьи «Не казнь, но мысль. Но слово», «Гнев народа» стали классикой вольной публицистики советского времени. Монументальные «Записки об Анне Ахматовой»…

Но художественный талант Лидии Корнеевны потихоньку берёт своё, затмевая её славу публицистки и мемуаристки.

В конце железных 1930-х она написала маленькую повесть «Софья Петровна», которую сегодня следовало бы включить во все школьные программы по литературе.

“Ты точно определила содержание своей повести: разложение личности под влиянием нелепости сущего. Личность была неказистая, но — нормативная, цельная. В повести мне больше всего понравился тон, вскрывающий в тебе матёрого, подлинного беллетриста”. Корней Иванович — Лидии Корнеевне. Март 1940 года.

Когда-то Александр Солженицын высказал надежду, что страна прочитает его «Архипелаг ГУЛАГ» — и люди станут лучше. Но, наверное, из-за того, что этот труд не мал по объёму, чтение его в народе пока что продолжается.

А вот повесть Чуковской можно прочитать за два-три часа. Всего семьдесят страниц! Вот зеркало, в которое следует посмотреть не отводя глаз каждому.

Но кроме этого сурового шедевра, у Лидии Чуковской есть и светлый шедевр — и тоже совсем небольшой, на этот раз — к сожалению.

Это уже упомянутая книга «Памяти детства» — написанная немолодой по возрасту женщиной, перевидавшей многое и похоронившей многих... И название такое грустное...

Но в действительности по своей световой мощи, по своей психологической точности и вместе с тем детскости в самом полном и добром смысле этого слова книга «Памяти детства» свободно и достойно входит в тот круг, где уже навечно помещаются повести Льва и Алексея Толстых, Аксакова, Гарина-Михайловского...

Лидия Корнеевна совершенно незаметным, волшебным образом, рассказывая о своих счастливых детских годах, помогает читателям оживить их собственную память, извлечь из неё их собственное детство...

Хотя у этой книги есть и подзаголовок, после её прочтения словно необязательный, — «Воспоминания о Корнее Чуковском».

“...на всю жизнь повернуться лицом к детям”.

* * *

24 марта исполняется 100 лет со дня рождения Лидии Корнеевны Чуковской (родилась в Петербурге 11 марта 1907 года по тогдашнему стилю — скончалась 7 февраля 1996 года в Москве).

31 марта — 125 лет со дня рождения Корнея Ивановича Чуковского (19 марта ст. ст. 1882  — 28 октября 1969, в Кунцево, под Москвой).

Чуковский... Чуковская... Это придуманное, литературное имя шаг за шагом, книга за книгой обретало литературную плоть и живое движение в обществе... Сегодня оно вместе с его носителями навсегда вошло не только в русскую литературу, но и в историю мировой культуры ХХ века.

И.Р.

---

В оформлении использованы фотографии из книги: Чуковский Корней, Чуковская Лидия. Переписка 1912–1969 / Вступ. статья С.А. Лурье, коммент. и подготовка текста Е.Ц. Чуковской, Ж.О. Хавкиной. М.: Новое литературное обозрение, 2003.