Главная страница «Первого сентября»Главная страница журнала «Литература»Содержание №18/2009

События и встречи

Евгений Сидоров: “Судя по программам и учебникам, литература в школе преподаётся ужасно”

Евгений Юрьевич Сидоров — писатель, критик, эссеист. Кандидат филологических наук, доктор культурологии, профессор. Ректор Литературного института имени А.М. Горького (1987–1992), министр культуры РФ (февраль 1992-го — август 1997-го), постоянный представитель РФ в ЮНЕСКО (январь 1998-го — июнь 2002-го), Чрезвычайный и Полномочный посол. Заслуженный деятель искусств России. Автор книг и статей по проблемам литературы, кино и театра. В ближайшее время выходит книга его эссеистики «Записки из-под полы».

— Евгений Юрьевич! У Вас юридическое образование, но Вы всю жизнь занимаетесь литературой. Было ли это решение сознательное, или так жизнь повернула?

— Сколько себя помню, всегда хотел заниматься литературой. Гуманитарное начало было заложено с детства. И мама, и отец были юристами. Но я не хотел идти по их стопам, тем более что оба они меня отговаривали от этого. Читать начал рано, лет с семи приохотился к стихам. Учился в 498-й московской школе, что рядом с Таганской тюрьмой. У нас ещё было раздельное обучение. Но мы дружили с девочками. В шестом классе я уже танцевал вальс в правую и левую сторону, не говоря о бальных танцах: полонез, падеграс, мазурка… Сейчас об этом странно вспоминать: как будто смотришь кино — всё далёкое, полузабытое.

— Наверное, повлияли и уроки литературы?

— Честно говоря, наш учитель всегда был нетрезв, глаз на бок. На его уроках на задней парте мы с моим приятелем Володей Устиновым, сыном директора школы, играли в преферанс. Это был седьмой-восьмой класс.

Но зато много читали сами. С четырнадцати лет я остался в Москве один — мама умерла, папа не имел права жить в столице. Рядом с домом в Гендриковом переулке в читалке музея Маяковского нам выдавали замечательные книги. Запросто. Ходасевича там, конечно, не было, а остальные — пожалуйста: Кузмин, Брюсов… В университете была хорошая библиотека, книги давали на дом, хоть двадцать штук. Представьте, я никогда не был в Ленинке. Как министр приходил туда, но как читатель — никогда. У меня всегда в доме было много книг — от мамы остались, у отца в Перми, я сам собирал.

Статья опубликована при поддержке транспортной компании в Екатеринбурге "ИнтерТрансАвто". "ИнтерТрансАвто" предоставляет логистические и транспортные услуги. Транспортные перевозки по России, авиаперевозки, морские грузоперевозки, трансфер, корпоративные поездки, экскурсионные туры, доставка сотрудников и многое другое. Узнать подробнее о компании, цены и контакты Вы сможете на сайте, который располагается по адресу: http://www.intertransavto.ru.

— И всё-таки Вы выбрали юрфак?

— Самым модным тогда был факультет журналистики. Он отделился от филфака в 1955 году. Я всё время пробовал что-то писать: рассказы, стихи. Но также в то время много занимался спортом, ездил на сборы. Короче говоря, не подготовился, школу окончил без медали, хотя до этого учился хорошо. Завалил экзамены в МГУ, по географии получил тройку, и путь на журналистику для меня закрылся. Это меня, конечно, очень расстроило, я был высокого мнения о себе. Но пошёл работать на фабрику, зарабатывать стаж, тогда это было нормально, даже модно.

— На какую фабрику?

— Обувную фабрику имени Капранова на Красной Пресне. Затяжка носка на шпиц-аппарате. До сих пор помню все конвейерные жесты.

Так я и жил. Всё же поступил на юрфак МГУ, получил здесь неплохое образование. У нас было два-три замечательных преподавателя. Многое увлекало, одним из моих любимых предметов стала история политических учений. Прочёл книгу Карла Каутского в издании 1905 года, написал курсовую работу о мирном парламентском пути к социализму.

Но я всегда, повторяю, любил стихи и музыку и мечтал писать — что угодно. А начинал как кинокритик. Это было относительно либеральное время, целина, фестиваль молодёжи и студентов 1957 года. Я был жутким комсомольским активистом. Пришёл в отдел студенческой молодёжи в «Московском комсомольце», потом стал заведовать там культурой, эта газета сыграла огромную роль в моём формировании. И первое, что я опубликовал в газете, была рецензия на фильм Висконти «Рокко и его братья». Называлась она «Здравствуй, Чиро!». Я поощрял рабочий класс Италии, который появлялся в финале картины. Работал на всех кинофестивалях, прилично знал западное кино. Даже читал лекции о зарубежном кино — не смейтесь — футбольной команде «Спартака» (хотя болею за ЦСКА). Они ведь часто за границей бывали. Я получал от этого колоссальное удовольствие, обкладывался материалами, готовился. Но вопросы задавал только Галимзян Хусаинов, остальные на моих лекциях спали.

— А как складывались Ваши отношения с музыкой?

— Из музыки люблю Шуберта, романтиков, Малера, Прокофьева. Очень много слушал, когда учился на юридическом факультете. Он рядом с консерваторией, а Рахманиновский зал принадлежал нашему факультету, мы проводили там комсомольские собрания.

Я был ответственным секретарём пресс-центра конкурса Чайковского 1966 года. Шостакович был председателем оргкомитета. У меня хранится его письмо, где он просит, чтобы меня откомандировали в пресс-центр конкурса. Я писал музыкальные колонки в «Литературной газете». Дилетантские, конечно, но тем не менее их печатали. Смешно сейчас все эти заметки читать, но это было, и как-то влияло.

— То есть Вы занимались и музыкальной критикой?

— Просто я любил музыку, в детстве учился в музыкальной школе, а тут конкурс. Саша Медведев, который был тогда завлитом Большого театра, мне и говорит: “Давай к нам. Ты же пишешь, знаешь музыку”. И я брал интервью у крупных музыкантов. Мне всё это было интересно. Я был (и остаюсь) дилетантом широкого профиля. Считаю, что это полезно.

— Получается, возвращаясь к моему первому вопросу, к литературной критике Вас жизнь подвела?

— Конечно. Но первоначально в основном я писал о кино. Иногда о театре. О Марке Розовском, например, одним из первых написал большую статью. Про театр-студию «Наш дом». Были очерки о целине, ездил туда и комбайнёром в период студенчества, и корреспондентом. Про литературу почти не писал, правда, работая в «Комсомольце», напечатал статью о Леониде Леонове. И в один прекрасный день меня пригласили работать в «Литературную газету». Что мне было делать? Пришёл и стал писать о литературе.

— А на какую должность Вас позвали?

— Специальный корреспондент, а месяцев через пять, в двадцать шесть лет, я стал заведующим отделом русской критики «Литературной газеты». Написал там статью о Виталии Сёмине, замечательный был писатель, жил в Ростове, но её “забодала” цензура; фельетон о поэте Василии Журавлёве, который украл стих у Ахматовой. Полуфельетон о романе «Ловушка для Золушки» Жапризо; статью о повести Сергея Антонова «Разорванный рубль». Мои материалы стали вешать на доску лучших; раз — и я стал начальником.

У меня не было тогда пальто, я женился, появился ребёнок. В редакции ко мне настолько хорошо относились, что старший бухгалтер говорит: “Выбирай маршрут”. И выписал мне на три месяца командировку в Новосибирск. На эти деньги я купил ратиновое пальто, и три месяца он из моей зарплаты их вычитал. Это был 1966 год. Я закрепился за литературой, не бросая, правда, кино и театр. Стал писать медленней и лучше, до этого был журналюгой, всё было легко и просто.

— До сих пор интересно читать Ваши статьи в журнале «Юность», например, вспоминается замечательное послесловие к «Затоваренной бочкотаре» Василия Аксёнова в 1968 году.

— Да, потом был журнал «Юность». Борис Полевой не хотел печатать эту повесть. И демонстративно уехал в творческий отпуск. Тут-то мы и постарались. Решающую роль в публикации сыграли Сергей Николаевич Преображенский, заместитель Полевого, и Мери Лазаревна Озерова, заведующая отделом прозы. Потом было постановление Краснопресненского райкома пар­тии, решительно осудившее журнал и меня персонально.

— Василий Павлович Аксёнов недавно ушёл от нас, приходит время осознать его вклад в русскую литературу ХХ века. Несколько лет назад один журналист, критически высказавшись о его творчестве, признал, что Аксёнову “удалось создать интонацию поколения”. Вашего, очевидно, поколения. Он прав?

— Конечно. Я об этом сказал в некрологе, опубликованном в «Литературной газете». (В некрологе «Памяти Василия Аксёнова» Е.Ю. Сидоров пишет: “С ним ушли целый стиль, тип, образ жизни праздничного и печального шестидесятничества. Василий Павлович останется в памяти культуры как блестящий артист литературной сцены и как пример истинного профессионализма… Но при этом, заметьте, он был и остаётся поэтом провинциальной российской дороги — будь то полпути к Луне или ухабы, по которым вечно трясётся наша затоваренная бочкотара”. — Ред.)

— Как в Вашей жизни появился Булгаков?

— Когда прочёл «Мастера и Маргариту», то буквально плакал от радости. Такое впечатление текст произвёл. “Над вымыслом слезами обольюсь”. В общем, первая маленькая рецензия на роман появилась в пятом номере «Юности» за 1968 год. Это был мой отклик. Его тут же перепечатали на обложке эстонского перевода, первого перевода «Мастера и Маргариты» в Советском Союзе. Тут же Елена Сергеевна высвистала меня к себе.

Константин Симонов был инициатором издания романа в журнале «Москва», а потом он решил, что его надо издать огромным тиражом в «Молодой гвардии», в серии «Тебе в дорогу, романтик». И сказал: “Напишите краткое предисловие для подростков”. Я написал. Но цензура “забодала” стотысячный тираж, и набор с моим предисловием перенесли в «Художественную литературу». Я был огорчён, но отказаться не мог. Вышла известная зелёная книжка. Каждый город, где есть издательство, издавало Булгакова с моим предисловием, оно считалось каноническим. И три странички комментариев Мариэтты Омаровны Чудаковой!.. Так я стал булгаковедом, ни на минуту не будучи им.

— Позже Вы не перечитывали Булгакова?

— Нет. Я был в жюри кинофестиваля в Гатчине, и там показывали фильм «Морфий». Мне картина не понравилась — манерная. Вот Бортко снял хорошее — «Собачье сердце». Страшно сказать, но к Булгакову чувство у меня остывает…

— А к каким авторам Вы не остываете? Кого перечитываете?

— «Выбранные места из переписки с друзьями» Гоголя пытаюсь лучше понять. По-новому читаю философию. Достоевского не перечитываю, за исключением блистательных начальных страниц «Бесов». Когда он смеётся, он совершенно прекрасен, свободен. Но я не люблю капризы, скандалы, нажимы бесконечные. Конечно, Толстой мне ближе. Дневники, гениальный роман «Анна Каренина», лучший русский роман, с какой стороны ни посмотри. А вот «Воскресение» не нравится. Толстой ближе, потому что здоровье — норма. А вся эта взбаламученность для России гибельна.

— Какой опыт Вы приобрели на государственной службе, когда были министром культуры РФ, послом в ЮНЕСКО?

— Власть человека портит, все это знают. А я часто бывал начальником. Но многое зависит от того, кто ты во власти. Надо вовремя понять её форму и существо, посмотреть на неё со стороны. Когда я пришёл в правительство Гайдара, я смотрел на это дело как на позднюю драму Шатрова. Жанр личного приключения мне очень близок. За две недели стал министром культуры, думаю, случайно, время было такое.
Но власть может и многое дать. Другое дело, как ты этим воспользуешься, как относишься к себе в этот период. Это опыт колоссальный. “Власть отвратительна, как руки брадобрея”. Особенно в России, потому что тут нет никаких сдерживающих факторов. Наверное, я стал хуже. У меня всегда были и враги, и завистники: а почему он, а кто он такой?.. Но убеждён, власть бывает и полезна, и даёт незаменимый опыт, который и не снился обывателю.

— Интересно было работать в ЮНЕСКО?

— Очень. Вообще, каждая моя следующая работа была лучше предыдущей. Тут политики никакой, вокруг сто девяносто послов — писатели, бывшие министры культуры, учёные, почти нет кадровых дипломатов. Замечательная жизнь, многому там научился. Министром культуры был почти шесть лет, и в ЮНЕСКО четыре с лишним. И два года в МИДе послом по особым поручениям: на трёхсотлетии Петербурга “отвечал” за программу жён первых лиц, всех мировых лидеров. Заметьте, я ничего не прошу, само идёт в руки...

— Из тех стран, где Вы были, какая Вам особенно понравилась?

— Италия, конечно. Великая страна. Я исходил её вдоль и поперёк, хотя во Франции жил, а в Италию только ездил. Япония ушла далеко вперёд. Индия тоже другая, но ближе — буддизм, Бунин, Толстой, я всё это чувствую, много раз там тоже бывал.

— Не могу не спросить Вас об отношении к ЕГЭ.

— Плохо отношусь. В самой аббревиатуре уже исключительное безобразие. Знаете, почему мы бредили в школе стихами? Потому что ещё были остатки гимназического стиля и, конечно, замечательные преподаватели, необязательно литературы. Наш преподаватель математики, Владимир Николаевич Архипов, аспирант МГУ, любил и знал поэзию. Под его влиянием я решил поступать на мехмат. По математике у меня не было пятёрок, а тут я начал решать задачи разными способами, прочёл книжку, которую он мне дал, — «Эволюция физики» Эйнштейна и Инфельда. Краткий, популярный рассказ о теории относительности.

ЕГЭ ластиком стирает индивидуальность. Тесты — это американизм, не наш путь. Я не раз говорил об этом, писал в академическом журнале «Современная Европа».

— А как Вы относитесь к реформе образования в России? Из-за неё ведь положение литературы в школе становится маргинальным.

— Не могу судить о литературе в современной школе, но могу судить о своих студентах. Преподаю больше тридцати лет. Сейчас у меня смешанный семинар в Литературном институте — критики, прозаики, поэты — примерно двадцать пять учеников. Опыляют друг друга идеями.
Но Блока нынешние молодые поэты не знают. Лучший русский поэт ХХ века. Любимый мой поэт. Кто-то знает Мандельштама. Да и классика русская — мимо, мимо… От чего это зависит, не понимаю. Судя по программам и учебникам, литература в школе преподаётся ужасно, в каком-то сокращённом, нищенском виде.

— Вы ещё и критик-литературовед. Какие свои работы считаете самыми удачными?

— Которые ещё будут, дай Бог. Из того, что я написал, мне ничего не нравится. А сейчас пишу всякие мелочи.

— Вы имеете в виду «Записки из-под полы»?

— Да-да. Ну и по своим международным делам меня интересует состояние нашей культуры в европейском контексте. Если брать сейчас мои научные интересы, это, скорее, не литературоведение, а культурология.

— А как «Записки…» стали складываться?

— Когда разрывается плащ, из кармана сыплется мелочь. Отсюда всё и пошло. Это как метафора. Осколки памяти и состояний. Скорее художественное, нежели умственное сочинение. Мне всё время говорят: “Ты столько видел, столько знаешь!..” Но я не хочу писать мемуары, а хочу, чтобы рассказ о Лужкове шёл рядом с критической миниатюрой или выкриком “Давно пора погубить какую-нибудь литературную репутацию!”

Тут Розанов, возможно, повлиял. Хотя я его никогда особенно не читал, не чтил. Алла Латынина сказала, что иногда «Записки…» напоминают розановские вещи, чем мне очень польстила. И, конечно, преувеличила. Просто мне надоело плохо писать, и я решил писать хорошо. Но на большую форму не хватает духа, да и поздно. Лучшее, что есть у человека, это память, а она всегда фрагментарна. Поздний Катаев это хорошо понимал. Но он ещё любовался метафорой. У меня почти нет метафор. Огромный архив дома, я его никогда не касался, а сейчас появилось время. Оказалось, прожита большая жизнь. Пролетела, прошелестела… ну и хорошо. Я, в сущности, пессимист, в этом я не менялся.

— В прошлом году Вы возглавляли Букеровское жюри. Что Вы думаете о современном романе?

— Русский роман впереди, потому что русский смысл только мерцает в тумане. Обратите внимание: вся литература советского периода опиралась на утопию. Теперь нужно обязательно создавать новую иллюзорную реальность. Ведь роман, особенно русский роман, предполагает некое движение к идеалу.

Елена Калашникова
Рейтинг@Mail.ru