Архив
Задание со звёздочкой*
ВОПРОС.
Филолог Б.М. Гаспаров в своей статье «Из наблюдений над мотивной структурой романа М.А. Булгакова “Мастер и Маргарита”» (она входит в его книгу «Литературные лейтмотивы» (М.: Наука, 1994), которую, воспользовавшись случаем, настоятельно рекомендуем прочесть учителям-словесникам) пишет:
“Основным приёмом, определяющим всю смысловую структуру «Мастера и Маргариты»… нам представляется принцип лейтмотивного построения повествования. Имеется в виду такой принцип, при котором мотив, раз возникнув, повторяется затем множество раз, выступая при этом каждый раз в новом варианте, в новых очертаниях и во всё новых сочетаниях с другими мотивами…”
Исследователь говорит об “открытом множестве всё менее очевидных, всё более проблематичных ассоциаций, связей, параллелей, уходящих в бесконечность”; в совокупности они образуют “незамкнутое поле, придающее смыслу романа черты открытости и бесконечности, что составляет неотъемлемую особенность мифологической структуры”.
Попробуйте выявить хотя бы несколько мотивных ассоциаций, уходящих вглубь текста и вовне его, в затекстовую действительность. Для примера возьмите Иванушку Бездомного (в других главках статьи объектами рассмотрения становятся Воланд, Берлиоз, Мастер, а также образ Москвы, мотивы пожара и валюты).
ОТВЕТ.
Согласно исследователю, первая ассоциация с Бездомным — это поэт Демьян Бедный, автор множества антирелигиозных произведений. С ним в текст входит “особый смысловой ореол, связанный с образом преуспевающего поэта, пишущего «правильные» и «нужные» стихи”; он “негативно” подготавливает, в частности, появление образа Мастера.
Ещё одна прототипическая ассоциация — пролетарский поэт Безыменский. Ему принадлежит известнейшее в 1920-е годы стихотворение «Партбилет» (“ношу партбилет не в кармане — в себе”) — вспомните, как Бездомный был обеспокоен потерей удостоверения МАССОЛИТа. Безыменский же издевался над героем Булгакова Алексеем Турбиным, выведя его белогвардейским “садистом” и “изувером” в поэме «Выстрел» (в ней он, в частности, рифмуется со словосочетанием “сукин сын”). Любопытная параллель: Безыменский травит героя Булгакова, Бездомный — героя Мастера (Христа/Иешуа). Безыменский же обличал с ортодоксально-пролетарских позиций Маяковского — подобно тому, как делал это Бездомный по отношению к поэту Рюхину (“Типичный кулачок по своей психологии”). Параллель же Рюхин — Маяковский более чем очевидна: достаточно вспомнить разговоры с памятником Пушкину и их фразеологию (ср. «Юбилейное» Маяковского и размышления Рюхина, застрявшего в грузовике возле памятника: “Сукин сын Дантес… А ваши кто родители? Чем вы занимались до 17-го года” — и “стрелял, стрелял в него этот белогвардеец”). Отсылки к Маяковскому, кстати, ещё неоднократно будут встречаться в романе (и в путаных словах мастера “про косой дождь”, и во фразе “Всё кончено, не будем больше загружать телеграф”).
Следующая ассоциация — уже с литературным героем: Бездомный — Чацкий. “Явившись в ресторан «Грибоедов», поэт выступает с горячими речами как обличитель зла и ревнитель общественного блага. Но его не только никто не слушает, но даже объявляют сумасшедшим. У выхода его ожидает «карета»…” К тому же и московский контекст силён в обоих произведениях. “В этой новой Москве единственным местом, «где оскорблённому есть чувству уголок», оказывается сумасшедший дом, и карета, увозившая Чацкого «по свету», оказывается теперь медицинской каретой, увозящей в клинику”.
В клинике Бездомный принимает облик сказочного Иванушки-дурачка. И сама больница — как избушка на курьих ножках, “без окон, без дверей” (с раздвигающимися стенами и небьющимися стёклами). “Работает” на эту сказочность и фамилия Стравинского, автора популярнейших в 1920-е годы «Весны священной», «Жар-птицы»,«Петрушки»…
Тянутся от Бездомного нити и внутрь самого романа. Он оказывается единственным учеником Мастера, подобно Левию Матвею по отношению к Иешуа. Любопытно сравнить бегство Ивана по кривым московским переулкам, его агрессивность во время безуспешной погони с поведением Левия Матвея, решившего убить и тем освободить Иешуа (тоже, кстати, безуспешно). Само имя Иван приобретает здесь “новую коннотацию, вступая в связь с именем апостола-евангелиста Иоанна” — параллель с Матфеем.
Антирелигиозная поэма Ивана, в которой Иисус получился “ну совершенно как живой”, комически сопоставлена с романом Мастера. Линия Бездомный — Мастер — Иешуа подкрепляется несколько раз. “Во время странствия Ивана по арбатским переулкам на груди у него оказывается бумажная иконка (ср. табличку на груди Иешуа во время следования на казнь); сам этот путь, совершаемый «в рубище», неожиданно патетически назван «трудным путём» (мотив шествия на Голгофу)”. Иван раздерёт об ограду щёку (ср. ссадину в углу рта Иешуа), ему тоже свяжут руки, “рваная толстовка” Бездомного напомнит “разорванный хитон” Иешуа, бездомность которого, кстати, специально отмечена. Даже мочалка, которой замахнётся на Ивана “голая гражданка”, находит, как считает исследователь, своё отражение в губке, поданной Иешуа в сцене казни…
Странные, но согласитесь, очень любопытные сближения. Их ещё много в цитированной нами статье.