Штудии
Штудии
Анна СКИБА
Анна Владимировна СКИБА (1979) — аспирантка Пермского государственного университета.
Апокалиптические прозрения Максимилиана Волошина
Поэзия Максимилиана Волошина, насыщенная настроениями дисгармоничности, смятения, “срыва старых путей” и заключающая в себе пророчества, большинству из которых суждено было осуществиться, становится особенно актуальной в ситуации рубежа веков.
Откровение Иоанна Богослова на рубеже веков
Как известно, именно тогда апокалиптические предвидения особенно обостряются. Об этом пишут многие исследователи. С.Н. Носов подчёркивает: “В середине XIX — начале XX века одной из центральных тем, лейтмотивов стало приближение тотальной исторической катастрофы, которой будет суждено изменить лицо мира”1. В.М. Раков в статье, посвящённой атмосфере Серебряного века, отмечает: “Социальный фон культурной ситуации конца XIX — начала XX века был очень тревожным, в сущности — предкатастрофичным. Эсхатологические пророчества Брюсова, Мережковского, Блока и др. не были ни неожиданными, ни единичными, они были частью общей культурной тревоги, вскоре оправдавшейся вполне”2. М.В. Яковлев3, анализируя поэтические миры Блока и Волошина, говорит об апокалиптическом призвании русского народа, на заре истории выразившемся в идеале Святой Руси, Руси-Софии, а в начале XX века заявившем о себе с новой силой.
Художественный апокалипсис Волошина
Апокалиптические предчувствия Максимилиана Волошина вписываются в утвердившуюся в русской литературе традицию восприятия судеб России, её исторической миссии, представленную А.С. Пушкиным, Н.В. Гоголем, Ф.М. Достоевским, и продолжают её.
Творчество Н.В. Гоголя наполнено архетипическими мотивами, отражающими эсхатологические предвидения. К.Г. Исупов, прослеживая апокалиптическую традицию в русской литературе, отмечает: “Апокалипсис Н.В. Гоголя дал органическую традицию абсурдистской поэтики для писателей следующего века”4.
Достоевский проникает в бездны духа человеческого, неустанно апеллирует к русскому характеру, способному подойти к самой бездне, заглянуть за край. Вспоминаются слова Н.А. Бердяева: “У Достоевского был гениальный дар раскрытия глубины и обнаружения последних пределов. Его творческий художественный акт апокалиптичен, и в этом он поистине русский национальный гений”5. Волошин в статье 1905 года «Пророки и мстители (Предвестия Великой Революции)» обращается к «Преступлению и наказанию» Ф.М. Достоевского, к бреду Раскольникова в Сибири: “Это апокалиптическое видение, в котором уже есть всё, что совершается, и много того, чему ещё суждено исполниться”6.
В то же время художественный апокалипсис поэта открывает новую линию, в которой русская революция и последовавшие за ней события (Гражданская война, террор) переживаются как осуществившееся нарушение миропорядка. Сила художественного воздействия лирики Максимилиана Волошина, её значение заключаются в передаче грандиозности постигшей Россию катастрофы.
Большое влияние на художественный образ апокалипсиса Волошина оказывают “новая религия” Р.Штейнера, философия В.Соловьёва (эзотерический источник), а также эсхатологические представления различных народов: славянская, античная, восточная мифологии (культ земли и мистика почвы, перерождение духа в другом теле).
Апокалиптические пророчества появляются в творчестве Волошина впервые в 1905 году. В 1914 году происходит нарастание предчувствий Страшного суда. В 1917–1924 годах система символов эсхатологических предчувствий пополняется образами стихий, связанными с пророчествами, обращёнными к России.
Идеалом поэта является полнокровная жизнь, земля, вечно рождающая и принимающая в своё лоно. В связи с этим в поэтической системе Волошина выстраивается и соответствующая темпоральная плоскость. В отличие от Откровения, в котором время линейно и необратимо, время в лирике Волошина равно циклическому времени вечного возвращения, конец света завершает “старый” космос, миропорядок.
Пророчества, обращённые к России, и
их художественное воплощение в системе образов
стихий
Г.Д. Гачев, анализируя русский национальный образ мира, отмечает следующие особенности природы и ландшафта, оказавшие влияние на формирование русского космоса: “…ветер — ветер да белый снег, бесконечный простор: ширь, ровная гладь, даль…”7
Ю.М. Лотман выявляет архетипические образы стихии в творчестве А.С. Пушкина. Он выделил несколько образов бушующих стихий: метель («Бесы», «Метель», «Капитанская дочка»), пожар («Дубровский»), наводнение («Медный Всадник»), чумная эпидемия («Пир во время чумы»), извержения вулкана («Везувий зев открыл» — 10-я гл. «Евгения Онегина»)8. Образы стихии, по мнению Ю.М. Лотмана, могут ассоциироваться с природно-космическими силами, и с взрывами народного гнева, и с иррациональными силами в жизни и истории.
В статье «Русская бездна» Волошин даёт мифологизированный образ России: “Россия — бездна. Россия — омут. Россия — болотная топь, засасывающая всякого чужеземного завоевателя…”9 Ещё две черты дополняют этот портрет: степь и ветер. Все эти начала образуют волошинский “космос” России, который испытывает постоянное воздействие Хаоса.
В лирике Волошина, как и в Апокалипсисе, конец мира связывается с “развязыванием” стихий: огня, ветра, воды. Нарушается миропорядок, господствующими становятся силы зла, тьмы, но им дана власть “на время”: в Библии — до физического уничтожения грешников, в поэтической системе Волошина — до духовного перерождения каждого “пленного ангела”, закованного в плоть. Образы-символы стихии становятся устойчивыми семантическими единицами, обладающими набором значений: смерть–возрождение, очищение–обновление. Ведущими становятся образы огня и земли.
Огонь
В мифологии всех народов мира огонь выступает как первичный материал для космогенеза. В то же время во многих эсхатологических мифах огонь несёт гибель Вселенной10. В славянской мифологии мы встречаем представления о двух видах огня: земном и небесном. Древнейшими арийскими племенами огонь воспринимается как дружелюбная и одновременно враждебная сила11.
В Библии огонь непосредственно связан с судом: “А нынешние небеса и земля… сберегаются огню на день суда и погибели нечестивых человеков” (2 Петр. 3:7). Кроме того, огонь сопровождает явление Божье: “И я видел: и вот бурный ветер шёл от севера, великое облако и клубящийся огонь, и сияние вокруг него” (Иез. 1:4). Огонь ассоциируется также и со светом, жизнью, духовной зрелостью: “Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч… Но как ты тёпл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих” (Откр. 3:15, 16).
В поэзии Волошина находят отражение все эти три трактовки огня. Центральным становится образ-символ очищающего огня. Это светлый, крестящий огонь, в котором “брезжит солнце завтрашнего дня”.
Волошин представляет себе путь России как путь очищения через страдания: “Я же могу желать своему народу только пути правильного и прямого, точно соответствующего его исторической, всечеловеческой миссии. И заранее знаю, что этот путь — путь страдания и мученичества. Что мне до того, будет ли он вести через монархию, социалистический строй или через капитализм — всё это только различные виды пламени, проходя через которые, перегорает и очищается человеческий дух”12.
Россия часто сравнивается с Неопалимой купиной — горящим и несгорающим кустом, из которого звучит глас Божий:
…Дивное диво! — горит, не сгорая,
Неопалимая купина.
(«Неопалимая Купина»)
…Вся Русь — костёр. Неугасимый пламень
Из края в край, из века в век
Гудит, ревёт… И трескается камень
И каждый факел — человек.
(«Китеж»)
Испытания: войны, усобья, мятежи — Божий бич — приветствуются героем-повествователем различных циклов.
…О, Господи, разверзни, расточи,
Пошли на нас огнь, язвы и бичи.
(«Брестский мир»)
Ревнивая любовь Божия, Божий закон: “кого люблю, того наказываю” — центральное звено всей поэтической системы М.Волошина.
Благословенье моё, как гром.
Любовь безжалостна и жжёт огнём.
(«Благословенье»)
Но есть и уничтожающий огонь, связанный с мотивами суда, отмщения, возмездия за грехи. Но, как правило, и в этом огне есть жизнь, так как он тесно связан с очищающим огнём.
…И воспалённы и красны
Пылают гневные знамёна.
(«Русская революция»)…И чертят знаки огневые
В распахивающейся мгле.
(«Демоны глухонемые»)
Бродила мщенья, точило и гроздья гнева, яростное вино, язва, мор, бич — всё это различные облики “переплавляющего” огня, различные виды пламени. Это образы-символы, целиком заимствованные из Апокалипсиса и книг Ветхого Завета. В книгах пророков Исаии, Иеремии, Иезекииля Бог обращается к избранному народу своему — Израилю. Эти пророчества о судах Божиих, о ревности Бога, наказывающего свой народ, Волошин включает в тему возмездия России, связывает с исторической ролью, избранничеством русского народа. Точные реминисценции из Ветхого Завета мы встречаем в следующих стихотворениях: «Видение Иезекииля» (Иез. 1, 10, 16-я главы), «Демоны глухонемые» (Ис. 42:19), «Русь гулящая» (Ос. 3:1), «Голод» (Плач Иеремии, 2:20).
Земля
Центральный образ-символ, связанный с темой России, её перерождением, ожидающими её испытаниями, — земля.
В мифологическом сознании земля — плодородная почва (русская мать сыра земля), а также недра, часто соотносимые с преисподней, с разнообразными хтоническими существами, с первородным хаосом13.
В поэтической системе Волошина образы-символы семя–земля–плод образуют единый комплекс мотивов и сопрягаются с мотивами “умирания–воскресения”, “жертвы–очищения”, перекликающимися с мотивами Апокалипсиса. В связи с этими образами мы обнаруживаем в поэзии Волошина следующие библейские реминисценции: это известный евангельский образ зерна, которое должно умереть, чтобы принести много плода (Ин. 12:24), притча о сеятеле (Мф. 13:24), притча о поле, которое добрый человек засеял пшеницей, а враг насадил плевелы (это притча о жатве последних времён, когда плод каждого семени обнаружится) (Мф. 13:24).
В лирике Волошина образ семени, которому должно умереть, сопряжён с образом России, её переплавлением.
…Так семя, дабы прорасти,
Должно истлеть…
Истлей, Россия,
И царством духа расцвети!
(«Преосуществление»)
Стихотворение «Посев» перекликается сразу с тремя библейскими притчами. Иисус олицетворяет человека, засеявшего своё поле (Россию) пшеницей (притча о плевелах). Россия — символ доброй почвы, в которой упавшее зерно укоренилось, проросло и дало плод (притча о сеятеле). Но Россия сравнивается и с зерном, наполненным духом, теплотой, волей к жизни. В этом случае Россия — семя, жертвующее собой ради спасения мира. Таким образом, мы обнаруживаем сразу три семантических слоя, каждый из которых несёт положительное начало.
В Откровении Иоанна “последнее время” — это время жатвы, когда уже пшеница и плевелы выросли, и их можно распознать. В стихотворении «Ангел Мщенья» 1905 года мы видим пророчество, предупреждение о будущем посеве.
В соответствии с концепцией Волошина, “недобрый посев”, “дьявольский сев” необходимо “впитать” России так же, как и перенести огненные испытания. Посев связан с местью, исполнением сроков.
Народу русскому: Я скорбный Ангел Мщенья!
Я в раны чёрные — в распаханную новь
Кидаю семена. Прошли века терпенья.
И голос мой — набат. Хоругвь моя, как кровь.
(«Ангел Мщенья»)
Мифологический образ земли-матери встречается в стихотворениях, посвящённых революционным и военным событиям, происходящим в России и во всём мире. Наступающие катастрофы будоражат, поднимают на поверхность “желчь и кровь земли”. В стихотворениях 1907 года природа — поля, ветры, степи — предрекает близкие испытания.
Вещий крик осеннего ветра в поле…
…Стонет бурный вечер в тоске бездомной,
Стонет от боли…
…Слышу в голых прутьях, в траве вчерашней
Вопли Деметры.
(«Вещий крик осеннего ветра в поле»)
…Див кличет пред бедой
Ардавде, Корсуню, Поморью, Посурожью, —
Земле незнаемой разносит весть Стрибожью:
Птиц стоном убуди и вста звериный вой.
С туч ветр плеснул дождём и мечется с испугом…
(«Гроза»)
Ночь, мгла, тьма спускаются на землю, предвещая потрясения, нарушения прежнего порядка.
…Тьма прыщет молнии в зыбучее стекло…
(«Гроза»)
…Раздирая тьму, облака, туманы,
Простирая алые к Ночи руки,
Обнажает Вечер в порыве муки
Рдяные раны…
(«Вещий крик осеннего ветра в поле…»)
Олицетворение природных сил создаёт особый мистический настрой. Общая эмоциональная атмосфера, символически окрашенные детали, тёмные цвета, разорванный ритм, повторы передают настроения смятения, беспокойства, страха перед неведомым. Всё это сохраняется и в более поздних стихотворениях, освещающих события революции 1917 года, Гражданской войны, террора. Мать-земля предстаёт здесь как мстящая:
И разъялась земная утроба,
И на зов стенящих голосов
Вышел я — замученный — из гроба…
(«Дметриус-император»)
И как испытывающая те же муки, что и её народ:
…Землю тошнило трупами — лежали
На улицах, смердели у мертвецких…
(«Голод»)Хлеб от земли, а голод от людей:
Засеяли расстрелянными, — всходы
Могильными крестами проросли:
Земля иных побегов не взрастила…
(«Голод»)
В Библии бесплодная земля, ставшая пустыней, символизирует наказание, проклятие, справедливое возмездие Бога. В системе координат волошинской “картины мира” земля — живое начало, которое, испытывая страдания, не может дать людям ожидаемый плод. Образы Страшного суда Апокалипсиса часто дополняются натуралистичным описанием природных метаморфоз.
…Подснежники мерцали точно свечи.
Фиалки пахли гнилью. Ландыш — тленьем.
Стволы дерев, обглоданных конями
Голодными, торчали непристойно,
Как ноги трупов. Листья и трава
Казались красными. А зелень злаков
Была опалена огнём и гноем.
Лицо природы искажалось гневом
И ужасом.
(«Красная Пасха»)
Сразу два начала жизни: в мифологии — солнце, в христианстве — Христос — гаснут.
…Глядело солнце в мир незрячим оком…
…Но в ту весну Христос не воскресал.
(«Красная Пасха»)
Устойчивые семантические единицы: красный цвет, огонь, слова с общим значением “смерть” (гниль, тление, гной) — передают в данном контексте комплекс апокалиптических мотивов.
Степь
В поэзии Волошина степь — это не только открытое, свободное пространство, но и место битвы. Она может порождать дикое, безумное, бредовое.
…У нас в душе некошеные степи.
Вся непашь буйно заросла
Разрыв-травой, быльём да своевольем…
(«Россия»)
“Степной, разгульный дух Разиных и Кудеяров” время от времени просыпается в русском характере и несёт Россию в разворачивающуюся бездну. Ужасы Гражданской войны, террора сопрягаются с тёмными, хаотическими силами, “духами злобы поднебесной”, вселяющимися в людей. Образ степи часто дополняется мрачными деталями: темнотой, мглой, мраком, тьмой.
…Шуршит глухая степь сухим быльём и рожью,
Вся млеет травами, вся дышит душной мглой.
(«Гроза»)
Здесь, как и в фольклоре, темнота, меркнущее солнце ассоциируется со знамениями последних времён.
…С каждым днём всё диче и всё глуше
Мертвенная цепенеет ночь.
(«На дне преисподней»)
Ветер
В мифологии ветер соотносится со стихией воздуха. Во многих космогонических мифах дуновение, дыхание связаны с принципом жизни, животворящим началом. Вместе с тем во многих мифах ветер, ураган ассоциируется с разрушительными, хаотическими силами14.
В лирике М.Волошина этот образ передаёт глубину совершающихся катастроф и саму суть русского характера. Безусловно, данный комплекс значений стихии ветра перекликается с образом ветра в поэзии Александра Блока. Г.Д. Гачев отмечает: “Бог Блока — Ветер, Вьюга, Метель, Белый снег, Снежный костёр, — что вмиг вычищают, высвобождают Космос мира и его души: он должен быть всегда пуст и готов для нового творчества. Его дело — улавливать Хаос и претворять его в Космос”15.
Один из центральных образов поэмы «Двенадцать» — ветер, превращающийся во вьюгу, пургу. Г.С. Померанц отмечает: “Ветер «Двенадцати» — литературный предшественник ветра «Северовостока». Северовосток Волошина — это родина ветра, который дует вовсе не в пространстве, а во времени. Сюжет стихотворения — двуединство русской судьбы и русского характера”16.
Действительно, в ветре «Северовостока» воплощается вся судьба России — “страшная, безумная судьба”. Это ветер, символизирующий катастрофы, потрясения.
…Ветер смут, побоищ и погромов,
Медных зорь, багровых окоёмов,
Красных туч и пламенных годин.
(«Северовосток»)
Аксиологическое поле данного образа-символа несёт в себе сразу два начала: положительное и отрицательное. Он может быть “верным другом на распутьях всех лихих дорог”, родным ветром “дикого поля”.
…Только ветр закаспийских угорий
Мутит воды степных лукоморий,
Плещет, рыщет — развалист и хляб —
По оврагам, увалам, излогам,
По немеряным скифским дорогам
Меж курганов да каменных баб
(«Дикое поле»)
В этом ветре отражается сама стихийная природа русской души, её светлого начала. Однако этот же ветер может обернуться ураганом, если он соединяется с тёмным хаотическим началом.
…Не сами ль мы, подобно нашим предкам,
Пустили пал? А ураган
Раздул его, и тонут в дыме едком
Леса и сёла огнищан.
(«Китеж»)
Люди, пустив в свою душу бесов, “жгучий ветр полярной преисподней”, “выстуженный” ветер, тем самым открывают свой микрокосм навстречу “стихийному разгулу” хаоса.
…Смрадный ветр, как свечи, жизни тушит:
Ни позвать, ни крикнуть, ни помочь.
(«На дне преисподней»)
…А души вырванных
Насильственно из жизни вились в ветре,
Носились по дорогам в пыльных вихрях…
(«Красная Пасха»)
Меняется природа ветра, активизируются все отрицательные черты стихии. Ветер уже не звенит и поёт, а “рвёт, и кружит, и жжёт, и режет, и бьёт плетьми”, под этим ветром гонят за город в пустыри на расстрел. Чертогон, вихрь, свистопляс, ураган — эти образы в контексте всего “космоса” России в творчестве М.Волошина, наряду с образами огня, земли, бездны, — входят в ряд символов, связанных с Апокалипсисом.
Внешнее по отношению к России отрицательное начало в поэзии М.Волошина проникает в русскую душу лишь тогда, когда она сама его принимает. Сам поэт отмечает в одной из своих статей: “Силы мира внешнего безразличны: они могут становиться и добрыми и злыми в зависимости от воли человека”17.
Бесы
В лирике Волошина прослеживаются традиции А.С. Пушкина, Ф.М. Достоевского, А.Блока, также обращавшихся в своём творчестве к этому образу-символу.
По мнению Д.М. Магомедовой, бесовство для А.Блока кроется внутри самой стихии — и народной, и природной, а у Волошина это лишь внешняя вражеская сила18. Кем же являются бесы в лирике Волошина: “внешней враждебной силой” или внутренними опасными духами? Действительно, бесы могут находиться во внешнем мире.
…Пусть бесы земных разрух
Клубятся смерчем огромным —
Ах, в самом косном и тёмном
Пленён мировой дух!
(«Из бездны»)
Но не только “внешние” бесы угрожают России. Дело в том, что одержимой бесами в лирике Волошина оказывается и сама Россия, бесы находятся внутри неё.
…Ты, Русь глухонемая! Бес,
Украв твой разум и свободу,
Тебя кидает в огнь и воду,
О камни бьёт и гонит в лес…
(«Русь глухонемая»)
А в стихотворении «Петроград» и “внешние”, и “внутренние” бесы действуют вместе.
…Вся нежить хлынула в сей дом
И на зияющем престоле,
Над зыбким мороком болот
Бесовский правит хоровод.
Народ, безумием объятый,
О камни бьётся головой
И узы рвёт, как бесноватый…
(«Петроград»)
Болото
Бесовская игра разыгрывается на болоте, именно эта географическая реалия становится ещё одним составляющим звеном в волошинском “космосе” России. В фольклоре болото ассоциируется с нечистой силой: русалками, ведьмами и др. Это “чужое” пространство, находящееся за пределами поселения, враждебное человеку.
М.Волошин, называя Россию болотной топью, подчёркивает её способность “засосать” чужеземца. Близким данному образу является символ водоворота, пожарища.
…Не суйся, товарищ,
В русскую водоверть!
Не прикасайся до наших пожарищ:
Прикосновение — смерть!
(«Неопалимая купина»)
С другой стороны, болото — это особенность ландшафта окрестностей Петербурга. А именно он, по мнению Волошина, стал “средоточением драматического действия”: “Импровизированный спиритический сеанс завершился в стенах Зимнего дворца всенародным бесовским шабашем семнадцатого года, после которого Петербург сразу опустел и вымер согласно древнему заклятию последней московской царицы: «Петербурху быть пусту!»”19
Образ-символ России
В лирике Волошина с образом-символом России связаны три семантических пласта: языческий, библейский и исторический. Россия — это мать-земля, это блудница, наказанная за своё нечестие («Святая Русь», «Видение Иезекииля»), юродивая («На вокзале», «Русь гулящая», «Святая Русь»), Неопалимая купина и Славия — страна, берущая на себя миссию спасения мира. Всё это грани, из которых складывается образ-символ России, переносящей знамения последних времён, проваливающейся в дьявольскую бездну.
В стихотворениях, отражающих апокалиптические предзнаменования России, ведущими оказываются традиционные символы стихий, приобретающие в свете апокалипсиса особое значение.
М.Л. Гаспаров говорит о том, что почти все поэты начала века отличались религиозно-мистическим подходом к современным событиям. М.Волошин также принял скорее “духовное, связанное с религиозной тематикой значение символа (символ — земной знак несказуемых небесных истин)”, нежели “светское понимание слова «символ» (символ — многозначное иносказание)”20. Но М.Волошин соединил этот подход с реалистическим взглядом на происходящее. Мифологические (языческие), библейские образы и исторические события воспринимались поэтом в единой системе координат.
В дальнейшем освещение русской истории в апокалиптических тонах, на наш взгляд, продолжается в «Солнце мёртвых» И.Шмелёва, «Окаянных днях» И.Бунина, «Взвихрённой Руси» А.Ремизова, «Белой гвардии» М.Булгакова, «Докторе Живаго» Б.Пастернака, а на более позднем этапе — в «Чевенгуре» А.Платонова.
Примечания
1 Носов С.Н. Исторический катастрофизм в общественно-литературном сознании середины — начала века // Литература и история. СПб., 1992. С. 179.
2 Раков В.М. Философия Серебряного века между прошлым и будущим // Два рубежа. Пермь, 1998. С. 15.
3 Яковлев М.В. Символизм и миф // Русская литература XX века: образ, язык, мысль. М., 1995. С. 63.
4 Исупов К.Г. Русский антихрист: сбывающаяся антиутопия // Антихрист (из истории отечественной духовности): Антология. М., 1995. С. 29.
5 Бердяев Н.А. Духи русской революции // Из глубины. Сборник статей о русской революции. М., 1990. С. 63.
6 Волошин М. Лики творчества. Кн. 1. СПб., 1914. С. 343.
7 Гачев Г. Национальные образы мира. М., 1988. С. 47.
8 Лотман Ю.М. В школе поэтического слова. Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М., 1988. С. 28–29.
9 Волошин М. Россия распятая. М., 1992. С. 94.
10 Мифология. Большой энциклопедический словарь. М., 1998. С. 667.
11 Афанасьев А.Н. Древо жизни. М., 1982. С. 178.
12 Волошин М. Россия распятая. М., 1992. С. 87–88.
13 Мифология. Большой энциклопедический словарь. М., 1998. С. 664.
14 Там же. С. 661.
15 Гачев Г. Русская дума. Портреты русских мыслителей. М., 1991. С. 76.
16 Померанц Г. Открытость переменам или внутренний покой? («Северовосток» Волошина и северо-восток Солженицына) // Человек. 1992. № 5. С. 5.
17 Волошин М. Россия распятая. М., 1992. С. 147.
18 Магомедова Д.М. Блок и Волошин (две интерпретации мифа о бесовстве) // Блоковский сборник. XI. Тарту, 1990. С. 48.
19 Волошин М. Россия распятая. М., 1992. С. 47.
20 Гаспаров М.Л. Антиномичность поэтики русского модернизма // Связь времён. Проблемы преемственности в русской литературе конца XIX — начала XX века. М., 1992. С. 262.