Главная страница «Первого сентября»Главная страница журнала «Литература»Содержание №18/2005

Архив

Учимся у учениковПортрет И.А. Бунина работы Ф.А. Малявина.

Валентина БЕЛОВА


Валентина БЕЛОВА — выпускница школы № 28 г. Рыбинска Ярославской области; двукратная победительница областной олимпиады по литературе. Сочинение написано Валентиной, когда она училась в 11-м классе. Учитель литературы — Елена Николаевна ШУВАЛОВА.

Рецензия на рассказ И.А. Бунина «Чистый понедельник»

Весь горизонт в огне — и ясен нестерпимо,
И молча жду, тоскуя и любя.
Весь горизонт в огне, и близко появленье,
Но страшно мне: изменишь облик Ты...

А.Блок

Любовь... Сколько коварных, обманчивых, загадочных, томительных и губительных проявлений этого чувства способен воплотить ум гениального мастера слова!

Любовь, любовь — гласит преданье —
Союз души с душой родной —
Их съединенье, сочетанье,
И роковое их слиянье,
И... поединок роковой.

Любовь двусмысленна, двулична, двугранна... Её тёмная сторона неотделима от светлой, возвышенной, её внешняя прелесть и эфемерная определённость могут обернуться внутренней трагедией и обрести видимые безобразные очертания. Любовь — это тёмная аллея: тебе ясен исток пути, но будущность скрыта за чёрной вуалью мёртвой осенней листвы.

Цикл любовных новелл И.А. Бунина «Тёмные аллеи», связанных тематически, идейно и стилистически, открывает взору читателя новые грани “сердечных” коллизий, не опирающихся на приземлённую основу чувства, а ищущих смысла и разрешения в истории, вечности, сущности “странной” Руси. “Все рассказы этой книги, — писал И.А. Бунин Тэффи, — только о любви, о её «тёмных» и чаще всего жестоких аллеях”. «Чистый понедельник» — всего лишь частица цепи, состоящей из тридцати восьми звеньев, но за создание которой писатель благодарил Бога...

История “странной” любви в “странном” городе — так понимает свои отношения с возлюбленной герой рассказа (а ведь вся сюжетная канва новеллы отражена через призму его восприятий и чувств). Женщина, завладевшая сердцем рассказчика, до конца не разгадана и не понята им (“...она была загадочна, непонятна для меня, странны были и наши отношения...”), она незнакомка, окутавшая пьянящей пеленой влюблённости его мысли и порывы. На это указывают не только словесные выражения чувственных ощущений молодого героя, но и пространственная литературная реминисценция знаменитой «Незнакомки» А.Блока, воплощённая в описаниях московского дня: “Тёмный московский серый зимний день, холодно зажигался газ в фонтанах, тепло освещались витрины магазинов... оживлённее спешили по чернеющим тротуарам мутно чернеющие прохожие” (возникает желание добавить к этой картине образы испытанных остряков, гуляющих с дамами среди канав, и бытовую городскую деталь — “крендель булочной”, золотящийся “над переулочной пылью”) и в анафоре “каждый вечер”.

И каждый вечер за шлагбаумами...
И каждый вечер друг единственный...
И каждый вечер, в час назначенный,
(Иль это только снится мне?)
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.

“Каждый вечер мчал меня в этот час на вытягивающемся рысаке мой кучер — от Красных ворот к храму Христа Спасителя; она жила против него...” Рамки каждодневной или, вернее, каждовечерней жизни героев определены: обеды в «Праге», «Эрмитаже», «Метрополе», театры, концерты, “капустники”, «Яр», «Стрельня»... Влюблённые впитали в себя насыщенный способ существования образованной дворянской молодёжи того времени (начало XX века). Но духовное пространство главной героини никогда не заполнится этими внешними выражениями бытия. Первая её реплика, “слышимая” читателем, вбирает в себя всевременной и актуальный философский смысл: “А зачем всё делается на свете! Разве мы понимаем что-нибудь в наших поступках?”, позднее она произнесёт: “Кто же знает, что такое любовь?” — и выведет каратаевскую формулировку счастья: “Счастье наше, дружок, как вода в бредне: тянешь — надулось, а вытащишь — ничего нету”. С этого момента она становится загадкой не только для пылкого юноши, но и для понимающего читателя. Она!.. Кто она? Эта таинственная бунинская женщина, наделённая неопределённым именем-местоимением наравне с другими героинями “тёмных аллей”? А ведь именно на её духовном восприятии мира, времени, истории, Руси строится не сюжетная линия произведения, а её лирическая, “красиво и страшно” поэтизированная первооснова. Она (героиня) странна, как любовь, как город, сочетающий в себе христианские и мусульманские начала, она необычна, непознаваема, как и сама Русь. “Похоже было на то, что ей ничто не нужно: ни цветы, ни книги, ни обеды, ни театры, ни ужины за городом, хотя всё-таки цветы были у неё любимые и нелюбимые, книги, какие я ей привозил, она всегда читала, шоколаду съедала целую коробку, за обедами и ужинами ела не меньше меня...” Пение старого цыгана в казакине с галунами, с сизой “мордой утопленника” для неё равноценно канкану Станиславского “с белыми волосами и чёрными бровями” и плотного Москвина “в пенсне на корытообразном лице”. После прочтения наизусть отрывка из летописного сказания («Повесть о Петре и Февронии Муромских») героиня изъявляет желание пойти на “пошлый” капустник Художественного театра, где она, дева необыкновенной красоты, танцует полечку Транблан с Сулержицким, “кричащим козлом” бессмысленные строки. Сколько несогласованных, несовместимых действий можно найти в арсенале её внешних проявлений! Именно вздорный алогизм поведения, загадочность и ослепительная прелесть влекут молодого “неприлично красивого” юношу к шамаханской царице, повелительнице его счастливого (он действительно счастлив, находясь рядом с ней), покорного сердца. Но духовная пропасть, показанная “физически” (расстояние от Красных ворот до храма Христа Спасителя), отдаляет героев друг от друга: здесь появляется мотив “постороннего”, призванный показать несовместимость их жизненных стремлений и внутренних структур (рефреном звучит фраза “говорили только о постороннем”). Любовь повествователя и похитительницы его сердечного спокойствия — чувство с меховой, тёплой оторочкой: весна сменит зиму, и “скользкая от снега шубка” спадёт с плеч царицы, исчезнут отношения и останется горечь воспоминаний и сожалений о невозвратимом прошлом да “тёмная, жестокая аллея” будет виднеться вдали. Не случайно авторское упоминание разнообразных “меховых” и “бархатных” деталей (бобровая шапка и бобровый воротник, архалук, отороченный соболем, короткая каракулевая шубка и каракулевая шапка, гранатовое бархатное платье, чёрные, как бархатный уголь, глаза (оксюморон) и так далее), показывающих дорогую роскошь материалов, из которых шились одеяния и убранства древних боярынь, дворян, царей, но поданных повествователем в контексте настоящего.

Историко-литературные реалии и пласты прошлого России, отмеченные автором в рассказе, раздвигают рамки повествования до пространственных очертаний. Именно организация времени в рассказе, его христианские, восточные религиозные мотивы являются ключевыми символами для понимания образа героини. Алогизм поведения девушки — лишь видимое указание автора на её внутреннюю неустроенность. Духовный стержень сознания бунинской женщины разветвлён на две дороги, её сущность раздвоена и многогранна одновременно. Её нравственные поиски переплетаются в невидимом, но трагически жестоком противоборстве с настоящим и прошлым (именно на этих временных пластах писатель строит повествовательный ракурс). Настоящее (1919 год и культурная жизнь русской богемы — в широком смысле; и один “незабвенный” чистый понедельник, день, следующий за прощённым воскресеньем и являющийся первым днём Великого поста — в узком) — это то, что героиня вынуждена отвергнуть во имя высшей идеи и цели. Реальность в её сознании ассоциируется не только с любовью простосердечного юноши (“змея в естестве человеческом, зело прекрасном”) но и с пошлостью “капустников” Художественного театра, где самые одарённые и талантливые люди страны танцуют канкан в сопровождении воя, свиста и скрежета шарманки. Поразительно многообразие литературных и культурных реалий, изображённых писателем: книги зарубежных модернистов и декадентов Шницлера, Тофмансталя, Тетмаера и Лишбишевского, неординарные лекции Андрея Белого, роман В.Я. Брюсова «Огненный ангел», рассказы Леонида Андреева, концерты Шаляпина. Но главная героиня считает эти явления порождением и воплощением “желтоволосой (то есть искусственной, притворной) Руси”. Естественно для неё лишь прошлое, завораживающее своей “ужасной красотой” и величавостью. Современник Бунина Г.В. Адамович в «Воспоминаниях» так писал об авторе «Тёмных аллей»: “Он уважал православную церковь, он ценил красоту церковных обрядов. Но не более того. Истинная религиозность была ему чужда... Он был символом связи с прошлым... как с миром, где красота была красотой, добро — добром, природа — природой, искусство — искусством”. Родственная автору героиня не отрицает своей частичной “нерелигиозности”, прошлое в её представлении эстетизировано: она восхищена картиной похорон архиепископа, любит русские сказания, перечитывает “то, что понравится, пока не заучит наизусть”, изумляется необыкновенности “Рече Гюрги...”, звучащей из уст её возлюбленного, после чего произносит: “И вот только в каких-нибудь северных монастырях осталась теперь эта Русь. Да ещё в церковных песнопениях”. Стихия шамаханской царицы, восточной красавицы с лубочной картинки — допетровская Русь, её “красота и ужас”, покой, эра смирения и покаяния. Звучит парадоксально, но этот путь единственно верен как для России, стоящей в начале XX столетия над пропастью, так и для бунинской женщины.

По воле героини и замыслу автора прошлое в рассказе находит “бархатные” отражения в настоящем, незримой, тонкой нитью вплетается в полотно предвоенной жизни. “Солнце только что село, ещё совсем было светло, дивно рисовались на золотой эмали заката серым кораллом сучья в июне, и таинственно теплились вокруг нас спокойными грустными огнями неугасимые лампады, рассеянные над могилами” — великолепный насыщенный пейзаж, словно срисованный художественной кистью писателя с древнего живописного прошлого России.

Образ великой княгини Елизаветы Фёдоровны, настоятельницы Марфо-Мариинской обители, и её послушниц не согласовывается с духом настоящего, но родствен процессиям и обрядам, сопровождавшим жизнь знатных бояр и самодержиц в белокаменной (белые одеяния княгини и её свиты) первопрестольной Москве.

“...На душе как-то нежно, грустно и всё время это чувство родины, и её старины”, — с благостной умиротворённостью определяет героиня спектр своих чувств, но Бунин наделяет её более глубинными ощущениями, возможностью духовного слияния с прошлыми эпохами, интуитивной, мысленной устремлённостью в даль времён. Она невольно вторит мыслям Ивана Великопольского, героя А.П. Чехова, сочетавшего, по мнению девушки, “сусальную смесь русского стиля и Художественного театра”, которому она предпочла “босого” Толстого: “...студент думал о том, что точно такой же ветер дул при Рюрике, и при Иоанне Грозном, и при Петре”. Героиня же замечает: “И вот так же, тем же звуком било три часа и в XV веке”, но добавляет: “И во Франции совсем такой же бой, он там напоминал мне Москву”, указывая на свою способность мысленно преодолевать отвлечённость от пространств и границ.

Сочетание восточного и славянского начал — ещё один дополнительный аспект бунинского произведения. Если прошлое и настоящее взаимно проникают друг в друга, то сочетание “шёлкового архалука, отороченного соболем”, и белого платка послушницы, итальянской архитектуры и чего-то киргизского в остриях башен на кремлёвских стенах, использование индийских мотивов в русских иконах (Богородица Троеручица) и нелогичное перечисление городов и стран: “Москва, Астрахань, Персия, Индия!” — кажутся вполне естественными и уместными при изначальном определении глубинной мысли И.А. Бунина, нашедшей воплощение в «Чистом понедельнике». Странность и алогизм жизни героев — всего лишь следствие “внутренних стенаний” России, находящейся на перекрёстке столкновения Востока и Запада. Ей необходимо сделать правильный выбор во избежание “окаянных дней”, способных разрушить её прекрасно-девственное начало и древнюю прелесть. Единственно верное решение — путь покаяния и поста — принят героиней, но не Русью... Результат — тысячи загубленных душ и гниющая эпоха в противовес одному расколотому сердцу, скорбящему по своим молодым порывам, разгоревшимся с силой огненной стихии и исчезнувшим в кровоточащей темноте человеческой сущности.

В своеобразном эпилоге молодой человек, решившийся пройти по тёмной аллее любовных воспоминаний, заходит в Архангельский собор: “Там зашёл в Архангельский собор, долго стоял, не молясь, в его сумраке, глядя на слабое мерцание старого золота и иконостаса и надмогильных плит московских царей, — стоял, точно ожидая чего-то...” Только путём страданий и терзающих жизненных потерь герой смог приобщиться к величественной ужасной прелести прошлых эпох. В будущем груз с ужасным перевесит чашу незыблемой божественной истины.

Вхожу я в тёмные храмы,
Свершаю бедный обряд.
Там жду я Прекрасной Дамы
В мерцании красных лампад.
В тени у высокой колонны
Дрожу я от скрипа дверей.
А в лицо мне глядит, озарённый,
Только образ, лишь сон о Ней.

Лишь трагический сон, болезненная дрёма царствуют в мёртвой аллее любви, воспоминаний, нежности и губительных слёз. Жизнь превращается в сонм сонных ощущений — отражений прошлой жизненной стихии. Забытые грёзы, боль от утраты и музыка сердечной драмы, реквием, воспетый блеснувшей, но погаснувшей любви-звезде, любви-иконе, любви — мимолётной увертюре воспалённого сознания, любви — белоснежной послушнице, вобравшей в себя чистоту и свежесть первозданной Руси... Всевосхваляющая благодарность тебе, Господи, за то, что ты даровал людям Любовь, наделённую безграничностью проявлений и очертаний.

Как тогда с безгласною улыбкой
Ты прочтёшь на моём челе
О Любви неверной и зыбкой,
О Любви, что цвела на земле.
Но тогда — величавей и краше —
Без сомнений и дум приму
И до дна исчерпаю чашу,
Сопричастный Дню Твоему.

Рейтинг@Mail.ru