Мария Миронова. 6-й класс

* * *

Рассказ прадеда

Меня забрали на фронт в начале июля 1942-го. Месяц мы были на курсах, а в первом же бою под Харьковом попал в плен. Гнали нашу колонну долго, наступили холода, шёл дождь, а нас всё гнали и гнали. Слабые умирали или их убивал коновой, а я всё шёл и шёл, наверное, помогла закалка кузнеца. А однажды меня сбила легковая машина с немецкими офицерами, но я упал только на колени, немцы, увидев это, очень удивились и воскликнули: “О! Здоров рус! Здоров!” Да я и сам очень удивился, думал, что меня сразу убьют, но немцы решили, что раз я такой крепкий, то буду хорошо работать. Но и дороге пришёл конец, пригнали нас в какой-то небольшой немецкий городок, поселили в бараках. Работали сначала на строительстве дороги, а потом в каменоломнях. Работа была очень тяжёлая, а кормили очень плохо. Люди больше месяца не выдерживали, умирали. Стали покидать силы и меня…

Но однажды утром нас не погнали на работу, а построили перед бараками. Люди в штатском прошли мимо строя и выбрали несколько человек, кто был покрепче. Среди выбранных был и я. Так я попал на работу к одному из бюргеров. Хозяйство у него было большое, работы очень много. Вставать приходилось очень рано, когда было ещё очень темно, а ложиться поздно, когда было уже темно. Бюргер почти не кормил своих рабочих, но я работал в подвале с яблоками и ел их. Немец стал догадываться об этом, подозвал меня к себе и дал мне яблоко, но я сделал вид, что не знаю, что это такое. Хозяин, думая, что русские вообще тупые, поверил мне.

Я стал думать о побеге, но его совершить было не так-то просто: днём постоянно кругом были люди, а ночью нас запирали в сарай и во двор выпускали злых собак.

Прожил я у этого немца больше года, и только в 44-м мне удалось бежать. Попал в партизанский отряд, созданный из бежавших военнопленных. И до прихода наших войск воевал в этом отряде, а после был зачислен в танкисты, участвовал в боях и был награждён медалью «За отвагу».

А после войны меня вместе с другими бывшими военнопленными по приказу Сталина отправили в лагерь на Урале, поэтому домой я вернулся только в 1947 году.

Ольга Соколова. 7-й класс

* * *

Мой прадед Рачаев Михаил Егорович ушёл на фронт в первые дни войны, ему тогда было 28 лет <…> В конце 1943 года на границе Украины и Польши он был взят в плен. Он попал в немецкий город Кёльн на самые тяжёлые работы. Днём — изнурительный труд, а вечерами он вырезал из дерева различные игрушки. Петушки могли махать крыльями, рыбки — шевелить хвостом. Этому искусству он научился от своего отца, известного деревенского мастера.

Про игрушки узнали немецкие дети, стали приходить к пленным русским и просить забавные вещицы. Вот тут-то помогли прадеду его мастерство и смекалка. Когда дети приходили за игрушками, он им показывал на свой рот, что, мол, есть хочет. И дети приносили ему в обмен на удивительные поделки хлеб или ещё что-нибудь съестное. Так он и выжил.

История моего прадедушки напомнила мне судьбу другого пленника: героя рассказа Л.Н. Толстого «Кавказский пленник». Умение выжить в любых обстоятельствах и при этом не утратить ни доброго нрава, ни чести, ни достоинства, вот что сближает моего прадедушку и Жилина <…>

Михаил Егорович вернулся домой больным, измождённым и таким худым, что его можно было носить на руках. Поднимали его на ноги всей деревней, отпаивали молоком с мёдом и растопленным коровьим маслом <…>

Татьяна Фрольцова. 8-й класс

* * *

…Перед войной коллективизация прошлась по нашей семье. Чтобы спасти семью от голодной смерти, мой прадед решился увезти своих в Горьковскую область. Там они и встретили войну. Прадеда забрали на фронт в первые же дни. Весной 1942-го от него пришло последнее прощальное письмо, где он писал: “…Бои жестокие, немец прёт напролом, наши отступают, впереди немец, а сзади большая река, где течёт не вода, кровь. Если это будет последнее письмо, прощайте”. И велел моей прабабушке вернуться всей семьёй в родное село Индерка.

По дороге эшелон бомбили по два-три раза в день. При приближении немецких самолётов поезд останавливался, и люди врассыпную разбегались по обе стороны от дороги. И по полдня, а то и сутками оставались в лесах, пока восстанавливали железнодорожные пути и убирали сгоревшие вагоны. Пятнадцать суток добирались они домой, а потом пешком шли до села: женщина, её престарелая мать и пятеро детей <…>

Найля Бадаева. 7-й класс

* * *

Рассказ Пелагеи Васильевны Недошивиной

В 17 лет её отправили учиться на трактористку. Уже через три месяца она села за баранку трактора «Универсал».

— Был у меня напарник-плугарь Тимка Климов. Однажды я ему сказала, что буду трактор гонять прытко, чтобы всё поле захватить. Ему нужно было только держаться крепко. Тимка — паренёк молодой. Ему всего 12 лет было. Вечером он убежал в деревню, чтобы накормить ячменной кашей своих родственников, а под утро вернулся. Вот и уснул за плугом. Дала я несколько кругов по полю, обернулась, а Тимки нет. Посмотрела, а он в борозде лежит со сломанной ногой и смеётся. Я спрашиваю: “Ты чего улыбаешься, больно небось?” А он отвечает: “Я рад, что в больницу поеду и наемся настоящего белого хлеба”.

Александр Сурадеев. 8-й класс

* * *

— Ведь я старой девой уж вышла замуж. Надо было, вот и вышла. Не любила я его. Он красивый был парень, из хорошей семьи. А я из семьи кулаков. Можа потому и выбрал. Долго я терпела. Однажды утром решила уйти от него. С вечера в узел собрала вещи, а утром рано валенки никак не могу найти. А он вдруг: “Старуха (он всегда меня так называл), подожди немного: я тебе валенки подошью, потом уйдёшь”. Сердце защемило. Кто же после этого уйдёт? Жалел он меня <…>

Война началась. Ушёл вместе с другими мужиками и парнями в соседнее село, проводить не позволил. Оттуда — на фронт. Говорил, если останется без ног или рук, назад ко мне не вернётся. Зачем, говорит, я тебе такой буду нужен? Живи, устраивай свою жизнь. Жалел он меня. Разве можно было такого человека не уважать? Не вернулся он… Уведомление пришло, что пропал без вести мой Николай.

Сидела я и думала, ведь бабушка в разговоре со мной ни разу не упомянула слово “любовь”. Самое важное в их совместной жизни с Николаем было, что жалели они друг друга и уважали. Не успела молодая женщина сказать своему мужу, что полюбила его всей душой. А он побоялся объяснить, почему не вернётся домой, если его покалечит. Не хотел быть обузой для человека, который его не любит. Помешала им проклятая война.

— Я ведь, дочка, искала его. Одна женщина сказала, что жив муж мой. Писала я. Ответили: не мой это Николай. А я так думаю — мой был муж, мой. Не хотел ко мне он ехать, не хотел меня обременять заботой. На старости лет поехать бы туда, где он живёт… да уж нет его, поди,
в живых-то. Хоть могиле поклониться… Ноги еле ходят. Не доеду.

Ольга Ефрюшина. 9-й класс

* * *

Гляжу на пожелтевшую фотографию 1941 года: среди ромашек стоит маленькая девочка — “пузырёк”, щёки надуты, смотрит исподлобья. Девочке всего 4 года, она ещё не понимает, что такое война, а ромашки на лугу, мир и покой — это уходящее счастье, ставшее воспоминанием безоблачное детство. Такой была бабушка в день начала войны <…>

Девочка росла и взрослела удивительно быстро. Однажды похоронка пришла в дом соседки, туда бросились и женщины, и дети. Соседка рыдала, сжимая в руках страшное письмо, а потом упала без чувств.

Долго болела женщина: заговаривалась, не узнавала никого, порой отказывалась есть и пить. Люди, привыкшие к чужой беде, обходили дом стороной — у каждого были свои заботы, только маленькая девочка не забывала соседку. Придёт, сядет в уголке и тихонько сидит, глядя на больную. Однажды отважилась, подошла к кровати, взяла в ладошки почти невесомую, прозрачную руку женщины, а та очнулась, слабая улыбка коснулась её губ. “Что это я? Что со мной, Ларочка? Где мама? Позови её, детка”. И девочка побежала в свой дом с восторженным криком: “Мама, мама! Тетя Аня зовёт тебя!” Так началось возвращение к жизни убитого горем человека <…>

Маргарита Шестакова. 8-й класс

* * *

<…> Тёплое воскресное утро, на небе ни облачка. Семья Братусенко отправилась на прогулку. Родители подарили маленькой Гале огромную куклу. Девочка была счастлива, и казалось, что этому счастью не будет конца… Но радио принесло страшную весть: война! Женщины плакали, мужчины стояли хмурые и курили <…>

Галя с мамой и тётей Гулей остались в Сталинграде. Тётя Гуля очень нравилась девочке, особенно её роскошные, чёрные, длинные, почти до колен косы <…>

Галя очень боялась бомбёжек. Когда объявляли воздушную тревогу, все прятались в бомбоубежище. Девочка прижималась к маме и с ужасом слушала вой падающих бомб. Во время одного из налётов взрывы как будто прекратились, и тётя Гуля подошла к выходу из бомбоубежища посмотреть, улетели ли фашистские самолеты. Неожиданно прогремевший взрыв показался особенно сильным. Всех находившихся в бомбоубежище засыпало землёй. Когда удалось выбраться на поверхность, первое, что увидела Галя, была её тётя Гуля. Она лежала на земле вся в крови, а её замечательные косы, срезанные осколком вместе с частью головы, были отброшены в сторону <…>

Осенью 1943 года Галя пошла в школу, которую открыли в старом бараке. Почему-то больше всего запомнился огромный, как ей казалось, зал, в котором дети играли на переменах. По залу бегали крысы величиной с хорошую кошку, и поэтому первый, кто входил в это помещение, долго хлопал дверями, чтобы спугнуть серых и хвостатых <…>

Кирилл Юренев. 9-й класс

* * *

Село Чемодановка, в котором я живу, расположено на трассе федерального значения Москва–Самара. Вдоль неё проходит большая улица Генералова. Мой дом стоит на этой улице, и я знаю, что эту трассу строили после войны пленные немцы. Пока ещё живы те люди, которые помнят это строительство, я решила взять у них интервью. Моими респондентами стали Копылов Н.Ф. — 1929 г.р., Копылова Н.С. — 1928 г.р., Копылова Н.В. — 1929 г.р., Дурманова К.С. — 1916 г.р., Дурманова М.Д. — 1931 г.р., Колеганова А.В. — 1931 г.р., Жарёнова З.П. — 1934 г.р. <…>

Для строительства дороги использовали асфальт, который варили неподалёку на асфальтобетонном заводе, построенном немцами и успешно функционирующем и по сей день. Щебёнку и песок возили на телегах. Местные ребятишки просили покатать их на телегах, а немцы взамен просили еду. Всю работу — укладывание асфальта, выравнивание щебёнки и песка — выполняли вручную. Делали всё на совесть, с немецкой аккуратностью. Из техники были только один самосвал и каток.

Охраняли немцев не очень строго. Они могли свободно передвигаться по селу. В село они ходили не гулять, а просить милостыню. Объяснялись по-русски плохо, но все хорошо знали одно слово: “Кушать”. Местным жителям было жалко немцев, хотя они и были в войну врагами. Подавали, кто что мог: кто тыкву, которую немцы очень любили и называли “русский арбуз”, кто картошку, кто был побогаче — подавали хлеб. Думали так: “Всё-таки тоже люди, и им нужно помогать в трудную минуту”.

Милосердие местных жителей было для многих военнопленных единственным шансом на выживание. Они тоже не оставались в долгу и помогали сельчанам: кому лопату изготовят, кому — мотыгу или грабли.

Среди ужасов плена находилось место и высоким человеческим чувствам. Пленный офицер, который жил в том самом крайнем доме, построенном немцами, и которого местные жители называли на русский манер Владимир, тайно встречался с сельской учительницей Марией Уваровной. Но шила в мешке не утаишь: об их любви стало известно односельчанам. Никто её не осуждал, однако и продолжения их отношений не получилось. Замуж за него она выйти не могла, так как о выезде в Германию в то время не могло быть и речи. Он уехал, она осталась. Спустя некоторое время вышла замуж за местного парня. Была ли счастлива — не знаем. Она уже умерла, близких тоже не осталось. Но, может быть, жив ещё тот пленный офицер, который помнит свою русскую любовь?.. <…>

Мой дед, Копылов Николай Фёдорович, проходил службу в армии в 1949–1952 годах в Германии, в Саксонской земле. Он охранял секретные урановые шахты. Вместе с ним вольнонаёмным рабочим трудился один немец. Как-то они вместе дежурили по компрессорной и разговорились. Оказалось, что этот немец неплохо владел русским языком. И дед узнал, что он был в плену и строил дорогу Москва–Куйбышев на участке Пенза–Городище. Он помнил названия всех сёл на этом участке! Ничего плохого о том времени он не сказал, сказал только, что всем было трудно <…>

Сейчас много говорят и пишут о толерантности. Мои земляки в послевоенные годы не знали этого иностранного слова, но зато хорошо знали его смысл — терпимость и жалость к бывшим заклятым врагам.
В них видели больных, страдающих от голода людей, которых послали на войну вожди и у которых дома остались семьи.

Екатерина Копылова. 10-й класс

II

Память — это единственное сокровище, которое у человека не отнять, не растоптать, не сжечь, не купить. Память может сохранить многое: и детские воспоминания, дорогие моему сердцу, и драгоценные воспоминания моей мамы, и целую жизнь моей бабушки <…>

Я сажусь рядом с бабой Шурой, слушаю её воспоминания и по дороге памяти ухожу вместе с ней, бегу босиком по пыльной каменистой дороге, поднимаюсь в гору, бегу по полю, по колючей скошенной траве, спускаюсь в овраг, по камням перехожу через холодный ручей… и снова вверх, по крутой дорожке, и вот он — дом бабушкиного детства, каменный, вымазанный жёлтой глиной, крытый серой черепицей. Дом, откуда начинаются воспоминания…

Яблоки

Мне было четыре года, когда началась война. Не помню, как объявили об этом событии, но помню, как уходил на фронт мой отец…

Стояли осенние дни, тёплые и яркие. В один из них отец, смуглый красивый мужчина, похожий на цыгана (его так и звали — “цыган”, а нас, детей, — “цыганятами”), взял меня на руки, посадил к себе на плечи и пошёл к сельсовету, как и все мужчины села. Его провожали моя мать, мои сёстры — Валя и Рая, брат Петя, бабушка.

Год был урожайным, поэтому у сельсовета продавались яблоки, большие, красные. Отец купил их мне, высыпал в подол платья. После все с ним стали прощаться, отец сел на большие подводы вместе с другими мужчинами и уехал. Женщины, старики махали вслед: они со слезами провожали своих кормильцев на войну, а мы — ребятишки — гурьбою бежали за ними, сколько хватило сил. Я, самая маленькая, не успевала за ребятишками — держала яблоки в подоле; яблоки рассыпались, а я не знала — бежать ли мне дальше за телегой или собирать яблоки. Я расплакалась...

До сих пор перед глазами стоит картина: я в слезах, уезжающий куда-то отец и красные яблоки на дороге, в пыли...

Маленькие радости

У нас остался один мужчина в семье — десятилетний брат Петя, смугленький, маленький и шустрый. Ему приходилось зарабатывать на хлеб — он был пастухом; на его ребячьи плечи легли заботы о доме — он собирал хворост для печки, следил за хозяйством.

В те времена крыши были не то, что сейчас: дома были покрыты черепицей — корой деревьев. Её приходилось постоянно менять — всё гнило, протекало, отовсюду дуло. А это занятие не из простых — только здоровый мужчина мог покрыть крышу. Но наш Петя взялся за это дело. Время было к осени. Петя натаскал осины, построил станок и стал делать черепицу — “драть”. Позвал ребятишек, и все вместе прикручивали проволокой черепицу.

К концу войны Петя повзрослел. Крыша вновь потекла. Мама всё охала: покрыл плохо. Пётр решил сделать новую крышу и всю старую снял. Навозил осины, надрал черепицы, половину крыши сделал, а дальше отказался: “Пока ты не купишь мне гармонь, я крыть не буду”. Мать и так и сяк: осень на носу — сын ни в какую.

Дело в том, что Пётр был очень музыкален и мечтал о гармони. А в село с войны вернулся слепым наш односельчанин. Чтобы как-то прожить, нанялся работать пастухом. Ходил он пасти всегда в гимнастёрке, завешанной орденами и медалями, и обязательно с гармонью. Он пас коров под музыку! Удивительное дело, но коровы его и слушались: они шли на звук гармони. Такие музыкальные были коровы.

Однажды решил слепой пастух гармонь продать — запил горькую. Вот и покупатель нашёлся — наш Петя.

Что же было делать матери? Продала корову, а гармонь-таки купила. Заслужил парень. Потом в селе смеялись: “Вот так они и жили: корову продали, а гармонь купили” <…>

Ожидание

Последний год войны — время ожидания: у окошек или на косогоре с замиранием мы вглядывались вдаль.

Я, мои сёстры и брат, мать всегда ждали почтальонку в надежде на то, что придёт письмо от отца. Мать говорила нам: “Смотрите, почтальонка Шура идёт. Сбегайте, спросите, есть ли нам что-нибудь... ” Мы бежали, но письма не было...

В апреле 1945 года получили извещение, где было написано, что Волынкин Самсон Ильич пропал без вести. Узнав об этом, мать выбежала на улицу, начала плакать, рвать себе волосы и кричать: “Дети, бабы, Самсона больше нет... Что я делать буду?!”

…А как-то раз в 1945 году постучали к нам в окно: “Тётя Аня, иди завтра на станцию, там дядю Самсона увидишь!..” Действительно, многие женщины ходили на станцию, смотрели на проходящие поезда, высматривая в них своего мужа или сына, ведь пленных перевозили через станцию Асеевская. Некоторые видели. А мать пошла, ждала-ждала, но так и не увидела нашего отца…

Совсем недавно встретила я женщину, которая в далёком 45-м, будучи девчонкой, постучала нам в окно с вестью об отце. Я спросила её, откуда она знала, что отец поедет именно через станцию в этот день. Она ответила: “ Что ж, Шуронька, молодость. Жалко мать твою было. А так хоть надежду дала...”

Послесловие

Я родилась в 1989 году. О войне знаю из книг, фильмов и рассказов моих близких. Но память моя хранит всё, что было с мамой и папой, с бабушкой и дедушкой. Нет уже того дома, в котором родилась моя баба Шура: дом разобрали по камням и продали, нет амбара рядом с домом, нет качелей; высох ручей; неровные каменистые дороги с холма на холм покрыл асфальт... Но мне ясно представляется чистый ручей, бегущий по дну оврага, и крутая тропинка в гору, на Кучуговку. Дом моей бабушки с серой черепицей жив по-прежнему, но только в моей памяти. Ясно вижу мужчину с чёрными, как смоль, волосами — моего прадедушку — Самсона Ильича. И, как сейчас, вижу босую четырёхлетнюю девочку в полотняном платье, размазывающую слёзы, и яблоки в серой пыли на дороге, по которой мужчины уходили в бессмертие...

Мария Черникова. 10-й класс

* * *

Жизнь человеческая…

А день был таким ярким… Кеша поудобнее скатал шинель, привалился к неровной стене окопа и вновь погрузился в мечты. А что ещё делать, если тебе девятнадцать, а солнышко греет так, как будто ты не на линии фронта, а дома, гуляешь в соседнем скверике и слышишь не далёкие голоса зениток, а гомон птиц, и сердце твоё поёт: “Весна!”

Тот день был очень ярким! Кешу все его семнадцать лет жизни никто не воспринимал всерьёз, поэтому сначала он даже не хотел идти на выпускной бал. А потом посмотрел на… неё… и пошёл… и пригласил на танец. И Ольга очень этому обрадовалась. Выпускной отмечали всем классом; гуляли по улицам, пели песни под гитару, потом решили ехать на Воробьёвы горы встречать рассвет. Ольга и Кеша тоже были со всеми, но словно отгорожены стеклянной стеной.

Кеша мечтательно потянулся, он будто и сейчас держал в своих руках маленькую ручку Ольги.

Они договорились встретиться вечером и пойти
в кино. Когда Кеша вернулся домой, было семь часов утра. Мать сидела на диване и смотрела в одну точку.

Кеша понял: что-то случилось, но не хотел терять состояние счастья и умиротворения. Но мама вошла в его комнату, обняла и, уже рыдая, сдавленно проговорила: “Кешка! Война!” Она плакала, а он её успокаивал: “Мамочка, со мной всё будет в порядке, ведь я везучий…”

А через три часа Кешка уже был солдатом. Седоусый сержант в военкомате недовольно накарябал его имя и сказал: “Перебьют вас, желторотиков! Тьфу!”

Кешка гордо вскинул голову, вспомнив: “Ха, товарищ сержант, уже апрель сорок третьего, а я жив и здоров! Я жив! Ха-ха-ха!”

И Кешка поднял руки к солнцу, весне, встал во весь рост и захохотал. Вдруг свист… Вдруг боль… Вдруг темнота… и последняя мысль: “Что это?.. Где…”

Никто не видел, что пуля-дура сделала. Никто не понял, как это случилось. Только командир батальона писал так: “Ваш сын геройски пал, сражаясь за Родину. Вечная память и слава солдату Красной Армии!”

Вместе с письмом он выслал Инессе Геннадьевне, матери Кеши, её фотографию и пачку чая. Это всё, что осталось от младшего лейтенанта Родионова…

А день был таким ярким…

Мать Кеши, до войны красивая, элегантная женщина, наливая соседке чай, присланный командиром её сына, сказала, будто отвечая на вопрос: “Я уже не могу больше плакать, проклятая война забрала у меня всех!” Она посмотрела на противоположную стену. Там висели фотографии: адмирал в белоснежном кителе — отец, улыбающийся пограничник на фоне дальневосточных сосен — муж и Кеша в новой гимнастёрке.

Инесса открыла окно… “Посмотрите, Вера Павловна, вон ваш Павлик, а день-то, день-то какой яркий…” И она зарыдала.

Александра Сидоренко. 9-й класс

* * *

<…> У моего дедушки был настоящий друг, с самого детства. Вадим был всего на несколько месяцев старше. Когда я смотрю на старые фотографии, очень ярко представляю себе их: молодых, красивых, весёлых... Когда Вадим задерживался и поздно возвращался домой, мать сердилась на него, а он молча брал её на руки и кружил по комнате, пока она не начинала смеяться и не прощала его. Она была маленькой, хрупкой, элегантной, но очень сильной женщиной с твёрдым характером. Дедушка всегда называл её “старой графиней”. Вадим стал офицером, погиб в мирное время, спасая во время аварии своих солдат. А старая графиня, опираясь на трость, каждый день приносила цветы на могилу единственного сына. Тогда я ещё не знала, почему она ходит с палочкой и почему на снимках её совсем юного черноволосого сына белеет седая прядь.

Муж погиб в самом начале войны, а она осталась одна с только родившимся сыном на руках в оккупированной Евпатории. Но люди даже в этих условиях не сдавались: действовало подполье. Она стала связной. По доносу схватили гестаповцы. Потом допросы, пытки. Молчала. Тогда маленького Вадима положили перед ней на стол и стали стрелять вокруг тельца беспомощного ребёнка. Всё равно ничего не сказала. Тогда их вдвоём и отправили на Красную горку...

После высадки десанта казни в Евпатории стали страшной обыденностью. Всех выводили за город, в степь. Там всех выстраивали у края огромного рва и расстреливали, наполняя страшную яму. За время оккупации там было расстреляно около 15 тысяч человек, в основном мирных жителей. Стояла там и она с младенцем на руках, раненая, истерзанная. Какой-то пожилой мужчина в момент выстрела прикрыл её плечом. Очнулась ночью во рву. И слева, и справа, и сверху тела, кругом кровь и смрад. Маленький сын был под ней, молчал. Она не знала, что с ним, боялась пошевелиться. Полицаи с собаками периодически проходили вдоль рва и добивали тех, кто подавал признаки жизни. Потом всё стихло, и она решилась. Выползла, прижимая к себе ребёнка. Нога была раздроблена, но она не останавливалась, ползла до ближайшей деревни. Там и подобрали её, вернувшуюся с того света, и чудом невредимого младенца с белой прядью.

* * *

Весной на Пасху все шли в старую церковь на берегу моря, стены которой, позеленевшие от времени и сырости, теперь были все выщерблены выбоинами от пуль и гранат. Но внутри был особый дух, прекрасные и строгие лики на иконах, запах ладана, торжественное пение. По обычаю, со Всенощной возвращались с зажжёнными свечами в руках. Говорили, если донесёшь свечку до дома и она не потухнет, то тогда будет тебе в году счастье и все желания исполнятся. Дедушка тогда был совсем маленьким. Но шёл вместе со всеми. Шёл, прикрывая ладошками от солёного ветра свой маленький огонёк, своё счастье. И верил в чудо.

(В основу положены воспоминания Виктора Николаевича Дыкина и Елены Кузьминичны Шелиховой-Зуевой.)

Дарья Спильная. 9-й класс

III

Читая книги о войне

Уметь понять друг друга…

По рассказу К.Воробьёва «Немец в валенках»

«Немец в валенках». Как меня удивило название! Какое необычное сочетание слов — “немец в валенках”! Как правило, они одеты “с иголочки”. А здесь… в валенках…

Немец в рассказе во всем необычный. Хотя бы внешне. “Он был… коренастый, широколицый и рыжий, как подсолнух, и ступал мягко и в розваль, как деревенский кот”.

Было тепло, а немец-охранник явился в барак в русских валенках с обрезанными голенищами. Пленные восприняли его враждебно, холодно. А как же иначе?!. Ведь он же враг, бывалый солдат, который участвовал в боях под Москвой. Там немцы потерпели первое поражение. Значит, немец мог быть мстительным, жестоким, озлобленным.

Мог быть… Но этот немец не такой.

Герой-рассказчик ожидает от охранника только плохого, например, удара, когда тот его подзывает, а получает... сигарету, им же сломанную нечаянно. Дальше — больше. Во второй свой приход немец называет героя по имени: “Алек-шандр”. Удивительно. Ведь пленных во время Второй мировой войны называли по номерам, которые были у них пришиты на робах, но не по именам.

И здесь как бы в ответ на доброту немца автор-рассказчик сравнивает облик врага с первым весенним цветком — “одуваном”, который растёт “в запретной черте лагеря”, тем самым как бы смягчает наше восприятие врага.

Характер Вилли Броде (так зовут немца) раскрывается ещё больше, когда он приносит герою маленький квадратный пакет из серой бумаги, в котором тот почувствовал “невесомую важность хлеба, его скрытно-живую телесную теплоту”.

Я читал рассказ, и меня не покидала мысль: “Почему немец поступал именно так, а не как большинство фашистов в годы войны?” И понял: он видел в пленном ЧЕЛОВЕКА. Такого же, как сам. Ведь несмотря на то, что они враги, у них много общего. Оба солдаты, знающие тяготы солдатской жизни, у обоих обмороженные ноги, вши. Оба испытывают физическую боль, оба готовы помочь другим. Герой-рассказчик — своим пленным, когда очередной бутерброд делил не на две, а на четыре части, следующий снова на четыре... А немец — русскому пленному, одному из многочисленной армии пленных… И тот и другой умеют понять друг друга, хотя общаются на разных языках. Их объединяет “язык” человечности, готовность помочь другому, сострадание. Оба за это, к сожалению, наказаны...

Жив ли Вилли Броде? Я так же, как и главный герой рассказа, очень хочу, чтобы “немец в валенках” был жив, дожил до наших дней.

Если будут живы такие люди, как Вилли Броде, то в мире будет больше добра, человечности, а самое главное — никогда не будет войны, будет мир во всём мире.

А я этого очень хочу!

Алексей Ловцов. 6-й класс

* * *

“Не бывает совсем не пострадавших на войне…”

По рассказу Б.Екимова «Ночь исцеления»

<...> Сюжет произведения таков. Мирной жительнице бабе Дуне спустя много лет после войны часто снится, что она потеряла карточки. Вот, казалось бы, баба Дуня на войне не была, а всю жизнь страдает, мучается. И снятся ей именно карточки, ведь у неё в войну было трое детей. А карточки означали очень многое для мирных людей во время войны, их было страшно лишиться… Потеряешь — будешь голодать! <...>

Главный герой произведения не только баба Дуня, но и её внук Гриша… Прошлое бабушки, воспринимаемое вначале Гришей несколько отстранённо, стремительно приближается к мальчику, становится его собственной болью. Поначалу то, чему он стал свидетелем ночью, не слишком занимает мысли мальчика. Затем Гришу поражают слёзы бабы Дуни. Если после первого бабушкиного кошмара мальчик смутно представлял себе, что именно из прошлого тревожило её, то после второго сна представление о том, что пережила бабушка, принимает конкретные очертания: “А зачем тебе жёлуди? — Кормиться. Мы их толкли, мучки чуток добавляли и чуреки пекли, ели”. Гриша поражён тем, что сны могли стать причиной настоящих слёз, что они так же реальны для бабы Дуни, как и окружающая действительность: “Снится — и было”.

А как чувствовала себя баба Дуня в дни приезда внука? “А баба Дуня, разом оживев, резво суетилась в доме...” “И снова баба Дуня осталась одна. Но то было не одиночество”. Даже у своих детей она гостила нечасто. “Конечно, все понимали, что виновата старость и несладкая жизнь, какую баба Дуня провела... Понимать понимали, но от этого было не легче. Приезжала баба Дуня — и взрослые, считай, ночь напролёт не спали. Хорошего мало”. Одного понимания “болезни” бабы Дуни оказалось недостаточно для того, чтобы помочь ей. “Водили её к врачам. Те прописывали лекарства. Ничего не помогало”. Следовательно, “болезнь” бабы Дуни не лекарствами нужно было лечить. Был найден способ воздействия на неё. И это не окрик “Молчать!”, который предлагала Гришина мать. Способ был найден внуком Гришей — доброта, внимание, ласка, проживание вместе с бабой Дуней её жизни.

Мотив сна — это воспоминание, проживание заново давно прошедших событий. Гриша удивлён, что настоящие слёзы могли быть вызваны чем-то нереальным, увиденным во сне: “Ты вправду плачешь? Так ведь это всё сон”. “Плачу, дура старая. Во сне, во сне...” Воспоминание о бабушкиных слёзах “резануло по сердцу” мальчика.

В финале рассказа всё то, что не понимал Гриша про бабушку, происходит с ним самим: “Слёзы катились и катились. Они шли от сердца, потому что сердце болело и ныло, жалея бабу Дуню и кого-то ещё... Он не спал, но находился в странном забытьи, словно в годах далёких, иных, и в жизни чужой, и виделось ему там, в этой жизни, такое горькое, такая беда и печаль, что он не мог не плакать”.

Подвожу итоги своим размышлениям. Невольно вспоминаются строки из стихотворения Н.Стручковой: “...не бывает совсем не пострадавших от войны...” Убеждена, что рассказ Б.Екимова именно об этом…

Анна Федосова. 9-й класс