УЧИМСЯ У УЧЕНИКОВ

Александр ЗУБАКИН
10-й класс,
гимназия № 1514,
Москва
(учитель —
Римма Анатольевна Храмцова)

---

Необходимое предисловие

Совсем недавно, во время очередного профессионального кризиса (которые, чем дольше работаешь, тем чаще случаются почему-то в твоей учительской жизни), разговаривая с мудрым коллегой-завучем, споткнулась о его, в общем-то, очень простой вопрос: “А может, ты спрашиваешь не то, чему учишь?”

Что спрашиваю? От ответа на этот вопрос хочется уйти: чем ближе к экзамену, к выпуску, тем больше ориентируюсь на то, что требует от меня система.

Чему учу? — вопрос всей взрослой учительской жизни, поиск ответа на него — смысл существования в профессии.

А вскоре передо мной на стол легла работа, написанная как итоговая после изучения «Преступления и наказания». Заголовка у неё не было. Мы назвали её вместе с автором — уже после того, как она была написана — «Как я читал Достоевского». Сдана она была на три недели позже положенного срока. Начав читать, поняла, что проверять её как обычное сочинение, вносить поправки — нельзя: она рушится, исчезает то, ради чего она была написана.

Работа эта заставила ещё раз вспомнить о том, что на уроках мы решаем задачи не только литературного образования. Иногда решаются те, которые мы и ставить-то не вправе. И отметку в этом случае получают и ученик, и учитель.

Римма ХРАМЦОВА

Как я читал Достоевского

“Шедевры интеллектуального единоборства” — так Л.П. Гроссман в своей работе «Анатомия романа», посвящённой «Преступлению и наказанию», называет встречи Раскольникова с Порфирием Петровичем. И в самом деле, эти персонажи, а следовательно, и их “пересечения” в тексте являются объектами максимального интереса большинства читателей. Родион Романович Раскольников — главный герой произведения, а это означает, что основная сюжетная линия строится на его поведении. Порфирий Петрович — следователь. Именно он во многом определил детективную составляющую романа, которая, собственно говоря, и делает роман особенно привлекательным для читателей. К этому необходимо добавить харизму, которой обладает следователь. Помимо запоминающейся внешности, великолепной интуиции и непревзойдённого психологического мастерства, Порфирий Петрович многих может привлечь своими размышлениями, рассуждениями, своим миропониманием. Не противоположностью (относительно Раскольникова) взглядов, а каким-то особенным, присущим из всех героев романа только лишь ему да ещё Соне внутренним спокойствием, зрелостью, если так можно сказать. Во время третьей встречи он говорит Раскольникову: “Мне все эти ощущения знакомы…”, имея в виду тот “подавленный, гордый энтузиазм”, те мысли, которые могут появиться в голове “по молодости лет” и стать столь опасными. Порфирий Петрович, как и Раскольников, переступает. Но перешагивает он не общественные принципы, а свои собственные, из-за чего становится ещё более интересным для нас персонажем. Благодаря этому противостоянию похожих и в то же время практически противоположных героев перечитывать эпизоды их бесед-допросов можно неоднократно, каждый раз находя что-нибудь новое.

В моём случае я заинтересовался словами Порфирия Петровича: “Чёрточку такую имею. Чёрточку-то я и тогда ведь нашёл-с; послал Господь!” Он говорит об улике, которая “математически” доказывала бы причастность Раскольникова к убийству. Это становится вдвойне интересно. Во-первых, после убийства старухи одним из основных занятий Родиона являлось уничтожение следов. И делал он всё это очень тщательно, так как, обманув полицию, он бы ещё раз доказал свою необыкновенность. А во-вторых, непонятно, где и когда следователь смог отыскать такую улику. Ведь если бы Порфирий Петрович нашел её раньше, он вряд ли бы стал играть со своим подозреваемым в кошки-мышки.

Первое, о чём я вспомнил, — это те вещи, которые убийца, считая уликами, пытался уничтожить. В своей догадке я опирался на вероятность того, что в спешке он был невнимателен. К тому же Порфирий Петрович в финальной встрече часто употребляет относительно Раскольникова слово “нетерпелив”, которое можно трактовать как “неаккуратен”. Первой моей догадкой были бахромки. Наблюдая за ними по тексту, можно выстроить их “судьбу” следующим образом. Вначале, придя в себя после сна, следующего за убийством, герой хватает нож и отрезает запачканные кровью клочки. Отвлёкшись, он бросает их на пол, но, запутавшись с тем, куда их спрятать, снова засыпает. Затем приходят Настасья с дворником и будят его. Кухарка спрашивает, что тот держит в руках, и, поняв, о чём речь, Раскольников мигом прячет всё под шинель. В следующий раз он вспоминает о бахромках, узнав, что Замётов рылся в его вещах. Раскольников открывает печку, но, найдя бахромки там, успокаивается (следовательно, он всё-таки решил положить их туда, а не бросить в реку). Вещи — на прежнем месте, значит, их никто не видел.

В крови оказывается и его левый карман, куда Раскольников засунул “мокрый кошелёк”. Поняв это, он вырывает карман вместе со всей подкладкой. В этот же момент луч солнца освещает его сапог, на носке которого “как будто показались знаки”. По неосторожности убийца всё-таки наступил в ту лужу. Как и бахромки, все эти вещи Раскольников держит в руках. Вспоминает он о них только по приходе Настасьи. Далее, соответственно, лоскутки от кармана и бахромки вместе должны попасть в печь, так как мы узнаём, что, испугавшись Замётова, он находит там и то, и другое. Носок он надевает, когда идёт в полицию. А после всё того же визита писца Раскольников находит его (носок) на диване. Следовательно, при “обыске” у него ничего не забрали.

Что касается одежды, существует ещё и старая рубашка, из которой он вырезал петлю для топора, и сама петля, которую он порвал “в куски”. Но это вряд ли можно считать уликами, так как, не найдя на них следов крови, Раскольников просто запихивает всё под подушку. А среди остального тряпья, лежащего там, трудно было найти что-то определённое.

Но есть и одна деталь, которая всё-таки прошла мимо внимательного взгляда, уничтожающего все улики героя. Это — шляпа. Дело даже не в том, что она запачкана кровью, а в том, что Раскольников забыл о её бросающемся в глаза смешном виде и пошёл к процентщице в последний раз именно в ней. Мы понимаем это, когда Достоевский описывает мысли и действия героя, приходящего в себя после убийства и сна: “Как он мог вчера, войдя, не запереть дверей на крючок и броситься на диван не только не раздевшись, но даже в шляпе: она скатилась и тут же лежала на полу, близ подушки”. Было достаточно одного человека, случайно выглянувшего из окна дома старухи, чтобы хорошо запомнить такую яркую деталь внешнего облика убийцы.

Из последнего разговора Раскольникова и следователя возникает впечатление, что улику второй нашёл совсем недавно. Об этом свидетельствуют слова Порфирия Петровича, отправляющие нас к их предыдущей встрече, когда он имел лишь большое количество домыслов и подозрений. Основным орудием должна была стать “психологическая атака” на подозреваемого. Для этого следователь и прячет мещанина за перегородку, а Миколку — за дверь. Он так просчитал все свои действия (которые в итоге должны были привести Раскольникова к признанию), что не хотел ни при каких обстоятельствах совершать случайные шаги. Именно поэтому, желая найти воду для Раскольникова, он, уже направляясь к двери, всё ещё ищет графин, который, как подчёркивает Достоевский, очень кстати нашёлся в углу комнаты. Иначе следователь рискует раньше времени свести красильщика с подозреваемым. Но случай в лице Миколки, желающего принять вину, спутывает Порфирию Петровичу все карты. Момент упущен. Не получив признания Раскольникова и не имея никаких веских улик против подозреваемого, следователь вынужден его отпустить.

Когда же в шестой части романа Порфирий Петрович обвиняет героя в убийстве, следователь произносит ту фразу об улике (о её наличии), которая меня и заинтересовала. Следовательно, тогда она (улика) у него уже была. Поэтому появляется мысль, что эта “математическая чёрточка” лежит где-то во временном промежутке между двумя беседами. Шляпа подходит под это условие. Порфирий Петрович, например, слышал о подобной детали от опрошенных им свидетелей и сейчас воочию убедился, что принадлежит она главному подозреваемому. Я имею в виду, что следователь мог увидеть её в комнате Раскольникова. Мы имеем право говорить об этом, так как нам ничего не известно о том, что случилось с прежней одеждой главного героя после того, как Разумихин принёс ему новую. Не имея в своей каморке шкафа, Раскольников мог бросить её в месте, где переодевался. Следует вспомнить, что комната его сама может сравниться по размеру со шкафом, и станет ясно, что любая, не спрятанная специально, вещь всегда была на виду. (Вариант о том, что Раскольников спрятал свою одежду в печи или за обоями мне кажется неправдоподобным.)

Но мне почему-то не хочется признавать эту улику. Тяжело поверить в то, что Порфирий Петрович действительно шёл к Раскольникову с извинениями, и ещё сложнее — в то, что он опять направлялся к подозреваемому без доказательств и просто случайно увидел шляпу. Хотя внезапно мне вспомнились слова следователя о квартальном надзирателе, который, “сам того не ведая, удивительно” осилил сцену посещения Раскольниковым полицейской конторы. Под определённым углом в этой фразе можно прочитать яркое описание внешности героя, естественно, включающее в себя шляпу (если, конечно, он её надел).

Пытаясь найти промах Раскольникова, я обратился к предметам, находившимся в квартире старухи и, возможно, указывавшим как-то на убийцу. Одной из вероятных улик, на мой взгляд, является последний заклад, который Раскольников принёс процентщице. На эту мысль меня натолкнуло упоминание о нём в эпилоге романа (на суде “он [Раскольников] разъяснил тайну заклада, который оказался у убитой старухи в руках”). Зная, что детали играют большую роль в произведениях Достоевского, мы не можем пройти мимо этой псевдопапиросочницы. По моему мнению, существует вероятность, что, отвернувшись от Раскольникова к свету, старуха могла не только развязать верёвку, но и надписать его имя. Описывая процентщицу, Достоевский создаёт настолько яркий образ, что подозрительность и мнительность в ней кажутся безграничными. К каждому своему клиенту она наверняка примеривала возможность обворовать, обмануть или даже убить её. От этого поступки старухи становятся абсолютно непредсказуемыми. Вполне реальным является и то, что она надписала фамилию на закладе — как подстраховку от чего-то, одной ей известного.

Моя следующая догадка, относящаяся к процентщице, это прежние заклады Раскольникова. Когда об этих часах и кольце заходит речь, следователь говорит, что “обе вещи были у ней под одну бумажку завёрнуты”. Уже чуть ниже по тексту сам Раскольников задаётся вопросом, почему Порфирий Петрович употребляет именно такое странное выражение (у ней). Таким способом следователь, по моему мнению, желал подчеркнуть что-то важное. Опять же, вспоминая характер старухи, я предположил, что при обыске её квартиры эти заклады с надписанной на них фамилией владельца были найдены непосредственно при ней (то есть, например, в одном из карманов её платья). Порфирий Петрович, по моему мнению, в словосочетании у ней соединил как раз это при ней и то, что должен был сказать подозреваемому, чтобы не выдать своих догадок, — у неё.

Далее, я считаю, следует показать те детали романа, указывающие на причастность Раскольникова к убийству, которые, скорее всего, нельзя считать уликами, но можно назвать важными для формирования позиции Порфирия Петровича по отношению к главному герою. Это — разговорные ловушки, которые следователь ставит своему подозреваемому. Раскольников пытается готовиться к беседам-допросам в полиции, но он опасается лишь своего характера, несдержанности, недооценивая настоящий талант следователя. На самом же деле их диалоги — самые яркие свидетельства великолепной способности Порфирия Петровича вести допрос подозреваемого, того психологического мастерства, о котором я уже говорил. Раскольников отрицает возможность использования в случае с собой полицейских приёмов, а в итоге именно то и делает, что, попавшись на них, практически проговаривается. В тексте я нашёл два эпизода, хорошо иллюстрирующие мои слова.

В конце первой беседы Раскольникова и Порфирия Петровича второй задаёт вопрос, не видел ли подозреваемый красильщиков в доме у старухи. Здесь Родион допускает ошибку. Порфирий Петрович, спрашивая, подразумевает день убийства, а главный герой, который вроде бы был за несколько дней до этого, уверенно отвечает, что помнит только лишь переезд чиновника и рабочих, вытаскивающих его диван. Такое несоответствие сразу замечает Разумихин, о чём и спешит сказать. Порфирий Петрович на это с явной театральностью поведения хлопает себя по лбу, извиняясь за то, что “перемешал”.

Подобная ситуация складывается и во время второй встречи наших героев. Но здесь она гораздо более показательна. Рассуждая о юридических приёмах, Порфирий Петрович произносит: “Ну кто же, скажите… не знает, что его, например, сначала начнут посторонними вопросами усыплять (по счастливому выражению вашему), а потом вдруг и огорошат в самое темя, обухом-то-с, хе! хе! хе! в самое темя-то, темя, по счастливому уподоблению вашему!” Перечитав слова Раскольникова, на которые ссылается его собеседник, можно увидеть, что подозреваемый произнёс вовсе не “обухом…”. Его фраза — “огорошить в самое темя”. Мы и в других местах романа встречаем моменты, когда Порфирий Петрович как бы перевирает слова подозреваемого. Но в тех ситуациях Раскольников замечает это, на что указывали комментарии Достоевского. Например, следователь говорит: “Али вот насчёт господина Разумихина, насчёт того то есть, от себя ли он вчера приходил говорить, или с вашего наущения? Да вам именно должно бы говорить, что от себя приходил, и скрыть, что с вашего наущения! А ведь вот вы не скрываете же! Вы именно упираете на то, что с вашего наущения!” Автор же, описывая эту ситуацию, замечает, что “Раскольников никогда не упирал на это” и прибавляет: “Холод прошёл по спине его”. Более того, само словосочетание “по уподоблению вашему” может иметь отличное от “по выражению вашему” значение. Говоря это, Порфирий Петрович наверняка имел в виду не только слова, на которые ссылался, но и само преступление (ведь именно так, “обухом по голове” и была убита старуха). Следует прибавить тот факт, что в обоих случаях подозреваемый, попадаясь в ловушки следователя, компрометирует себя при свидетелях. В первый раз в комнате, помимо них, находятся Разумихин и Замётов, а во второй — мещанин, сидевший за перегородкой. Но, как я уже говорил, это — всего лишь слова, и они вряд ли бы могли стать вескими уликами.

Хотя здесь необходимо признаться, что я не имею ни малейшего представления об уликах, точнее, о том, что считали ими в XIX веке. О развитии криминалистики в России того времени вообще мало что известно не посвящённому в эту область знания человеку. Из многочисленных политических дел той эпохи сразу вспоминаются различные методы “давления” на подследственных, являющиеся главным орудием добычи признания, которое, в свою очередь, как и многие годы спустя, было “царицей доказательств”. Об уликах же, которые бы позволяли “математически следствие представить”, мне лично ничего не известно. Но, несомненно, в те времена представление о них было абсолютно иным. В принципе уже из-за одного этого слова Раскольникова, в которых он косвенно указывает на свою причастность к убийству, да ещё и при свидетелях, могут считаться вполне возможными доказательствами его вины.

Как я уже говорил, комментарии Достоевского помогают нам понять реакцию Раскольникова на происходящие вокруг него события. И если мы их не видим рядом со словами, которые Порфирий Петрович “подкидывает” подозреваемому, чтобы вывести его на чистую воду, значит, сам Родион не замечает и не понимает этого, значит — для него это не вымысел полицейского, а реальность. Из этого наблюдения формируется довольно интересная гипотеза, относящаяся как к роману в целом, так и конкретно к нашей проблеме — улике против главного героя. Чтобы чётче и яснее обрисовать её, обратимся к уже упомянутой мной работе Л.П. Гроссмана. В ней говорится о трёх формах, которые литература могла предоставить Достоевскому для создания им “отчёта об одном преступлении”: “1) рассказ в первом лице, или исповедь самого героя, 2) обычная манера повествования от автора и 3) смешанная форма («кончается рассказ и начинается дневник»)”. Но писатель понял, что, выбрав один из этих вариантов, он загонит себя в очень узкие рамки. В результате появился четвёртый “план, в котором изложение уже ведётся от имени автора, но сосредоточено исключительно на главном герое”. Далее Гроссман добавляет, что в романе отчётливо видны “следы первоначальной структуры, сохранившейся в виде изложения событий почти всегда с субъективной позиции главного героя”.

Моя идея очень схожа с этими наблюдениями. Бытие в «Преступлении и наказании» очень обманчиво. Оно есть происходящее, но описанное не объективным рассказчиком, а повествователем, видящим всё сквозь призму сознания главного героя. Когда дело доходит до эпизодов с Раскольниковым, Достоевский говорит лишь о том, что воспринимает этот герой, и только так, как он это воспринимает. Например, описывая его приход к Порфирию Петровичу, автор говорит, что подозреваемый “вошёл с таким видом, как будто изо всей силы сдерживался, чтобы не прыснуть как-нибудь со смеху”. И потом, как мне помнится, убийца, анализируя своё поведение, решает, что сыграл в этом случае очень правдоподобно. Но в последней беседе Порфирий Петрович, вспоминая про этот эпизод, сопровождает его следующими словами: “Смех-то, смех-то ваш, как вошли тогда, помните, ведь вот точно сквозь стекло я всё тогда угадал”. Получается, что Раскольников не был так достоверен, как он о себе думал, получается, что и рассказчик ошибся, показал всё так, как представлялось главному герою. Но тут возникает вопрос, почему же тогда Достоевский разрешил сказать правду следователю. Ответ, по моему мнению, кроется в термине, созданном М.М. Бахтиным специально для произведений этого автора: “полифонический роман”. В своей работе «Проблемы поэтики Достоевского» он говорит, что все герои обладают своим собственным “голосом”, независимым от автора и абсолютно равноправным ему. Поэтому и Порфирий Петрович может, в отличие от рассказчика, больше всего зависящего от главного героя, смотреть на события объективно.

Интересна также сцена неподалёку от Сенной площади, когда Раскольников встречает Свидригайлова. Из их разговора становится понятно, что главный герой, никогда здесь раньше не ходивший, попал сюда отнюдь не случайно. Оказывается, Свидригайлов сам назначил этот трактир для встречи, “сам растолковал всю дорогу, рассказал место, где он стоит, и часы, в которые можно его [Свидригайлова] здесь застать”. Но в тексте романа такого разговора не было. Постоянно следуя за Раскольниковым, не оставляя его даже во сне, Достоевский упускает этот момент. Пропадает часть или даже целый разговор этих персонажей. Объяснить это можно лишь бредом, в состоянии которого Раскольников пребывает большую часть романа. Он просто не воспринимает этих слов Свидригайлова, не знает о них, а автор, вслед за Раскольниковым, не показывает их нам.

Конечно, всегда можно списать всё это на недочёты, которые неминуемо появятся в романе, написанном за предельно короткий срок. Но говорим мы о талантливейшем писателе России, о величайшем романе отечественной и мировой литературы. Таких произведений искусства не так уж и много. Каждое из них — феномен, возникший на пересечении огромного человеческого таланта и некой трансцендентной силы, которую кто-то назовёт божественной музой, а кто-то просто случайным стечением обстоятельств. Даже если это и действительно ошибка автора, то, появившись в книге, она сама по себе стала важной её частью и деталью, абсолютно равноправной со всеми остальными, задуманными самим автором. Хотел этого Достоевский или нет, ничего из текста уже не вычеркнуть. А поскольку изучаем мы законченный роман, а не черновой набросок писателя, то и закрывать глаза на такие вещи мы права не имеем. Получается, что и улики этой на страницах «Преступления и наказания» может и вовсе не быть. Ведь единственный человек, знающий её, это Порфирий Петрович, но он отказывается поведать Раскольникову, а значит, и нам, эту тайну.

Отсутствие улики можно объяснить и менее пафосно. В русской живописи того времени очень популярными являлись картины-обманки. В них за счёт ряда приёмов создавался определённый оптический эффект: полотно казалось объёмным. Подобно этому Достоевский вводит в свой роман новую и модную детективную составляющую (а также огромное количество героев — бедных людей, рассказ о которых и принёс ему славу), желая создать и постоянно поддерживать большой интерес у читателей, необходимый ему для популярности книги (деньги за которую для автора были особенно важны, так как теперь на него перешли заботы о семье умершего брата). По канонам таких (детективных) произведений писатель не имеет права “показывать все карты” до финальной развязки, эмоциональной кульминации, когда читательский интерес находится в своей наивысшей стадии. В «Преступлении и наказании» под знаком раскрытия всевозможных недосказанностей (как, например, демонстрация логической цепочки размышлений следователя) идёт последняя беседа Раскольникова с Порфирием Петровичем. Но самого главного, улику, которую нашёл следователь, Достоевский нам, как я уже неоднократно повторял, не показывает. Ещё одним объяснением этого, по моему мнению, может быть нежелание раньше времени лишать роман интриги, а вместе с ней и внимания читателя. (В оставшейся части произведения и происходит осознание Раскольниковым пагубности своей теории, а потом и отречение от этих “странных идей, носящихся в воздухе” (так Достоевский писал в письме М.Н. Каткову), и показать это, я считаю, было для автора очень важно.) Нашёл математическую чёрточку и знал её только лишь Порфирий Петрович, а после эпизода, где он обвиняет главного героя в убийстве, мы его встречаем только на суде, где следователь не предъявляет доказательств вины убийцы, желая помочь ему сбавить срок. Из этого выходит, что улике просто неоткуда взяться, её некому назвать. А самому автору это потом уже и не нужно — ведь читатель дошёл до конца романа…

P.S. от учителя. В окончательный вариант не вошёл следующий абзац:

“Если же рассматривать произведение с точки зрения отсутствия в его тексте улики, то лично для меня меняется смысл некоторых вещей. Например, становится ясно, что я был абсолютно не прав, трактуя в начале своей работы слово “нетерпелив” как “неаккуратен”. Достоевский имел в виду совсем другое. В большинстве случаев (я не беру здесь слова Порфирия Петровича: “…Жизнью не брезгайте!.. много её впереди ещё будет. Как не надо сбавки, как не надо! Нетерпеливый вы человек!”, которые, как мне кажется, несут другой смысл, хоть и обращены тоже к Родиону) следователь говорил так о Раскольникове в контексте того, что герою не хватило терпения, чтобы довести свою идею до логического вывода, прийти к пониманию её бессмысленности и неосуществимости, как это в своё время сделал сам Порфирий Петрович”.