Бытописатель Святой Руси

В 1920 году по распоряжению большевистского диктатора Крыма кровавого Белы Куна в числе белогвардейских офицеров, добровольно сдавшихся в плен (им пообещали, что советская власть их амнистирует), был расстрелян молодой человек Сергей Шмелёв, сын писателя Ивана Шмелёва. Большое личное горе побудило отца переосмыслить всю свою жизнь, заново задуматься над вечными русскими вопросами: “кто виноват?” и “что делать?”

Ответить на первый вопрос писателю было непросто. В своих ранних произведениях он с симпатией рисовал “жертвенные” образы революционных идеалистов, несущих народу “освобождение”, проповедующих социальные утопии как откровение новой веры. Теперь же Иван Сергеевич заклеймил новоявленных узурпаторов власти в России как уголовных преступников, исступлённых служителей сатаны. Трагедия страны была вполне осмыслена им лишь как следствие пережитого несчастья.

“Лучшей части народа, — писал Шмелёв, — его интеллигенции надо понять своё национальное назначение, понять Россию, её пути — каждый народ имеет свои пути — и, понявши, идти покорно, покорно целям, указанным Судьбою — Смыслом истории — Богом”. Таков был ответ писателя на вопрос “что делать?”

Иван Сергеевич Шмелёв родился 21 сентября (3 октября) 1873 года в Москве, в Кадашёвской слободе (район Замоскворечья). Он был выходцем из старообрядческого купеческого рода, окончил гимназию и юридический факультет Московского университета. Ещё в студенческие годы будущий писатель вместе с супругой побывал на Валааме. Именно здесь он впервые ощутил преимущество детской, наивной, непосредственной религиозности над интеллигентским рационализмом и бесплодным скептицизмом. Об этом паломничестве Шмелёв написал и выпустил книгу «На скалах Валаама» (1897) — первое, по собственной оценке, наивное и незрелое произведение. И хотя паломничество на всю жизнь оставило след в душе Шмелёва, он всё же не смог избежать свойственных его поколению соблазнов, главным из которых был соблазн безбожия. Но Иван Сергеевич никогда не утрачивал воспринятую в детстве от благочестивых родителей, от окружения отца — московских торговцев и мастеровых — чистоту души, благодаря которой он подчас идеализировал людей, в том числе и “благородных рыцарей” революции. Прогрессистские гуманистические тенденции, свойственные почти всем ранним произведениям писателя (книга «На скалах Валаама» смотрится в этом ряду как счастливое исключение) проявились и в ходе работы над повестью «Человек из ресторана», ставшей вершиной в дореволюционном творчестве Шмелёва. Повествование здесь ведётся от лица официанта Скороходова, типичного “маленького человека”, изображаемого жертвой бесчеловечного социума. И всё же, несмотря на идеализацию революции и её делателей в образе чистого юноши Николая, сына Скороходова, писатель вызывает искреннее сочувствие именно к главному герою, который своим смирением, терпением, любовью к ближним сродни таким персонажам русской классической литературы, как пушкинский станционный смотритель, гоголевский Башмачкин, “бедные люди” Достоевского...

Вопреки революционным симпатиям Шмелёв изначально обладал здоровым мироощущением, любовью к родине и чётким осознанием национальной самобытности своего народа. Именно это отличало его от “левых” с их низкопоклонством перед западными “источниками и составными частями” лжеучения, которым они чаяли заменить истинную, самим Господом дарованную нам веру.

Ещё до революции Шмелёв приходит к выводу: нравственное совершенствование человека более значимо для общества, нежели самые дерзкие социальные преобразования. Но демократические и социалистические симпатии были им изжиты не сразу. Только оказавшись в эмиграции, писатель осознал неотделимость русского национального самосознания от Православия.

За границей Шмелёву было тесно и холодно. За фасадом дежурной вежливости “цивилизованных” мещан писатель видел эгоистическое равнодушие ко всему, что нарушало личный покой и сложившуюся индивидуалистическую систему ценностей, определяющих жизнь среднего европейца. Иван Сергеевич с ужасом отмечал, что в сознании западного человека коммерческий расчёт занимает куда более почтенное место, нежели совесть.

Вслед за славянофилами, Достоевским и другими сторонниками национальной самобытности писатель критично оценивает западническую “просвещённость” и “беспочвенные” искания космополитической интеллигенции. Это предопределило его симпатии, подлинное уважение к людям из народа, живущим по совести, а не терзающим себя и других бесплодными “гамлетовскими” вопросами и сомнениями. В романе «Няня из Москвы» повествование ведётся от лица Дарьи Степановны Синицыной, пожилой женщины из народа, судящей обо всём с духовно-нравственных позиций, совпадающих с идеалами самого автора. Спокойствие, смирение и исключительное терпение старой няни имеют один источник — её веру в Бога, безраздельное доверие к Его Промыслу. То, что повествование ведётся от лица героини (к подобному приёму Шмелёв прибегнул ещё в «Человеке из ресторана»), придаёт большую жизненность идеям автора: читатель невольно смотрит на описываемые события глазами Дарьи Степановны.

Монастырь на острове Валаам. Рисунок П.И. Балашова. Нач. 1860-х гг.

С 1927 по 1944 год писатель работает над книгой«Лето Господне». На первый взгляд она схожа с автобиографическими повестями русских классиков, посвящённых периоду детства. Здесь можно вспомнить произведения Л.Н. Толстого, С.Т. Аксакова, А.Н. Толстого, А.М. Горького... Но Шмелёв идёт дальше своих предшественников. Уже в названии произведения даётся ключ к его духовному содержанию. Изображая жизнь своих героев не в смене времён года, а в православном богослужебном круге, И.С. Шмелёв подчёркивает, что именно в детстве — периоде душевной чистоты, доверия к людям, стихийной любви ко всему сущему — человек наиболее восприимчив к усвоению евангельской Истины. Причём не умом, а сердцем, которое в равной степени открыто Богу и миру как Его творению. Лучшие страницы книги вызывают в памяти слова Спасителя: “...Пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им, ибо таковых есть Царствие Божие” (Мк. 10, 14). Истинно блажен тот, кто, повзрослев, сохранил в своём сердце свойственное ребёнку незамутнённое восприятие действительности. К этому призывает каждого верующего Сам Господь, предупреждая: “...Кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдёт в него” (Мк. 10, 15). Эту евангельскую детскость сохранил в своём сердце старый плотник Горкин, наставляющий мальчика на пути к вере личным примером, а не отвлечёнными нотациями. Горкин воистину стяжал “дух мирен” и является немым укором людям, погрязшим в гордыне, самодовольстве, прилепленным своими страстями к замкнутой в рамки времени суетной приземлённости мира сего.

Монастырь на острове Валаам. «Лето Господне» и «Богомолье» — лучшие книги в творчестве замечательного художника слова. Голоса персонажей словно сливаются в единый хор — каждый сохраняет свою индивидуальность, но не замыкается в себе, чувствуя единение с ближними. Шмелёв мастерски изображает соборное единение людей, противоположное мертворождённому индивидуализму, который отрывает личность от Бога, от других людей и в конечном счёте — от самого себя. Шмелёв подводит читателя к мысли: подлинное становление личности совершается лишь через раскрытие в душе человека образа и подобия Божьего, а это возможно лишь в единении с Богом и ближними, а не в замкнутой скорлупе горделивого единоличного “мирка”.

Своим творчеством И.С. Шмелёв успешно противостоял декадентству, маскирующему свойственную этому направлению беспочвенность снобистским презрением к жизненной правде, к обыденности, к быту. Выдающийся религиозный мыслитель и друг писателя И.А. Ильин не случайно назвал Шмелёва “бытописателем Святой Руси”. В предисловии к книге Шмелёва «Богомолье» Ильин писал: “Здесь искусство поднимается до той естественности и незаметности, на которой всегда живёт природа. И в этой естественности и незаметности оно вливается в душу читателя, чтобы показать ей в художественных образах великую основу России — Святую Русь”.