Архив
| № 70 |
1. Стихотворение М.Ю. Лермонтова «Родина» (восприятие, истолкование, оценка).
2.
а) Какое место в жизни Григория Мелехова занимает любовь? (По роману М.А. Шолохова «Тихий Дон».)
б) Что объединяет и что разнит активистов Гремячего Лога? (По роману М.А. Шолохова «Поднятая целина».)
в) Какое значение имеет встреча Андрея Соколова и Ванюши для каждого из них? (По рассказу М.А. Шолохова «Судьба человека».)
3.
а) Дикой и Кабаниха. Основные черты самодурства. (По пьесе А.Н. Островского «Гроза».)
б) Паратов и Карандышев. (По пьесе А.Н. Островского «Бесприданница».)
4. «Вечные» вопросы и их решение в поэме А.А. Блока «Двенадцать».
5. «Просвещенный - тот, кто понимает смысл своей жизни» (Л.Н. Толстой). (По одному из произведений русской литературы ХХ века.)
Консультация
Стихотворение «Родина» (1841) принадлежит к числу тех, в которых патриотическое кредо выражено, с одной стороны, открыто, а с другой — оно завуалировано приёмом реминисценции. Это и составляет особенность художественного строя стихотворения. Прежде всего следует обратить внимание на начало стихотворения, в котором звучит вызов официальной идеологии, её отрицание: казённые патриотические догмы (“Слава, купленная кровью”, то есть военная слава России; “Полный гордого доверия покой”, то есть её государственная мощь; и даже “Тёмной старины заветные преданья”, то есть историческое прошлое страны) “не шевелят” в лирическом герое “отрадного мечтанья”. Любовь его к родине носит какой-то иррациональный характер, она живёт в нём вопреки рассудку (“Не победит её рассудок мой”) и даже безотчётна (“…люблю — за что, не знаю сам…”). Эту иррациональность усиливает и то, что, говоря о природе, герой представляет не какой-то конкретный, знакомый ему пейзаж, но образ природы дан в некоем суммарном, обобщённом виде: холодное молчанье всех степей, колыханье всех безбрежных лесов, разливы всех рек, при этом подобные морям. Масштаб изображаемого напоминает аналогичный, нарисованный в стихотворении «Выхожу один я на дорогу…», с его пустыней, “внемлющей Богу”, и звездой, говорящей со звездой. Этот особый эмоциональный строй усиливается за счёт использования анафор (“Её степей… // Её лесов…”), стилистически окрашенных специфически книжных конструкций (“взором медленным пронзая ночи тень…”, “вздыхая о ночлеге…”) и слов. Разностопный ямб первых четырнадцати стихов сменяется устойчивым четырёхстопным ямбом заключительного фрагмента, состоящего из двенадцати стихов. Такое изменение ритма далеко не случайно. Бросаются в глаза почти текстуальные совпадения финала лермонтовского стихотворения с одной строфой из «Отрывков из путешествия Онегина»: “Иные нужны мне картины: // Люблю песчаный косогор, // Перед избушкой две рябины, // Калитку, сломанный забор, // На небе серенькие тучи, // Перед гумном соломы кучи — // Да пруд под сенью ив густых, // Раздолье уток молодых; // Теперь мила мне балалайка // Да пьяный топот трепака // Перед порогом кабака…” Сознательная реминисценция, рассчитанная на эту ассоциацию, включает образ пушкинской поэзии, да и сам облик поэта, в разговор о Родине, в патриотическую тематику. Дело не только в образе природы, дорогой поэту самой по себе и служащей своеобразной эмоциональной антитезой казённому патриотизму; главное в том, что Пушкин, его поэзия становятся, таким образом, знаком национальной культуры, его духовной доминантой. А это связывает стихотворение «Родина» со «Смертью поэта», в котором также звучит мысль о том, что именно поэт становится олицетворением национальной культуры и национальной славы. А это тоже звучало вызовом официальной идеологии, поскольку в монархическом государстве только один человек мог быть воплощением “нашей славы”. К такому выводу приводит образное отождествление фигуры поэта с “языком и нравами” земли, то есть с её традициями и обычаями. Стихотворение, таким образом, наглядно демонстрирует запечатлённое в творчестве Лермонтова новое явление, возникшее в русском общественном сознании после восстания декабристов: разделение понятий “родина” и “государство”, то есть новое понимание патриотизма.
Тема по «Грозе» сформулирована не совсем корректно, обнаруживает черты методического консерватизма, использующего идеологические догмы 50–70-х годов, когда так называемые “отрицательные” персонажи трагедии Островского скопом зачислялись по разряду самодуров, тогда как самодуром в точном смысле этого слова является Дикой, утверждающий собственную прихоть в качестве закона для всех. Кабаниха же требует неукоснительного соблюдения традиции, принявшей для неё характер непреложного закона, которого она сама всецело придерживается. Её можно назвать диктатором, догматиком, но уж никак не самодуром. Кстати, это различие было понятно Добролюбову и последовательно проведено в его знаменитой статье «Луч света в тёмном царстве». Недаром, говоря о Диком и его типе поведения, Добролюбов пишет: “Отсутствие всякого закона, всякой логики — вот закон и логика этой жизни. Это не анархия, но нечто ещё гораздо худшее”. Про Кабанову же он говорит, что она “…потеряла часть своего рыцарского жара; уже не с прежней энергией заботится она о соблюдении старых обычаев…” Её, в отличие от Дикого, пугает как раз нарушение порядка, которому должны быть подчинены все без исключения, в том числе и старшие. Разница в характерах образов и различие их идеологического наполнения обусловили и различный эмоциональный тон, сопровождающий эти персонажи. Дикой, несмотря на его ругательства, персонаж скорее комический, призванный возбуждать больше смех зрителей, чем страх. Как любой самодур, он пасует перед более сильным, о чём свидетельствует история с гусаром, происшедшая на перевозе. Кабаниха же не спасует ни перед кем, что наглядно видно из её беседы с Диким, пытающимся и с ней говорить в привычном для него тоне, но быстро остановленным спокойным достоинством Марфы Игнатьевны. Это фигура скорее монументальная и тем более значительная, что по силе характера она не уступает своему антагонисту — Катерине. Другое дело, что и самодурство Дикого, и догматизм Кабановой — формы проявления кризиса, в котором пребывает патриархальный мир, что с такой чуткостью и тревогой запечатлел в своей драме Островский.