КНИЖНАЯ ПОЛКА

А.Л. Бём. ИССЛЕДОВАНИЯ. ПИСЬМА О ЛИТЕРАТУРЕ/ Составление С.Г. Бочарова; Предисловие и комментарии С.Г. Бочарова и И.З. Сурат. М.: Языки славянской культуры, 2001. 448 с. (Серия “Studia philologica”)

“Пушкин для эмиграции то же, что Господь Бог: все о нём говорят, никто о нём не думает”, — писал в 1935 году Владислав Ходасевич в письме Альфреду Людвиговичу Бёму из Парижа в Прагу. Разумеется, для двоих он всё-таки делал исключение: для себя и своего адресата. И, как показывает первая изданная в России книга Бёма, вполне справедливо.

Появившись в Чехословакии в 1922 году, молодой русский учёный, выпускник знаменитого пушкинского семинара С.А. Венгерова, сразу же развил бурную деятельность, в результате которой Прага скоро стала одним из центров изучения русской классической литературы. Только, в отличие от учителя, Бём выбрал главным героем своих штудий Достоевского.

Этому писателю, столь не любимому властями советской России, посвящена и большая часть опубликованных в книге работ. А открывает её ключевая статья, название которой звучит не совсем обычно даже сейчас: “Достоевский — гениальный читатель”. Говоря современным языком, главной темой большинства помещённых в московский том Бёма исследований являются опыты интертекстуального анализа: учёный исследует влияние на Достоевского писателей XVIII века — Грибоедова, Гоголя, Пушкина; специальную статью посвящает “генезису “Бедных людей””.

Прекрасная эрудиция и высочайшая филологическая культура автора делают его сравнительные этюды особенно убедительными, даже когда предлагаемые в них идеи выглядят не вполне привычно. Например, в трёх статьях о восприятии в России гётевского “Фауста” Бём показывает, как герой немецкого поэта на русской почве становится абсолютным носителем мирового зла и в то же время помогает понять и идею, и “художественную структуру” “Бесов” и “Братьев Карамазовых”.

Особое место в книге занимают “Психоаналитические этюды” учёного о Достоевском. В пору ожесточённых споров pro et contra фрейдизма он сумел чётко сформулировать мысль о границах применения психоанализа к литературе: “Меня не интересует то, что могло быть скрытым за произведением, но внешнего, в слове реализованного выявления не нашло. Литературовед обязан оставаться внутри произведения, не выходить за его границы”. И далее: “Личность писателя интересует меня только в той мере, в какой она реализована в его творчестве”.

Тем не менее когда речь заходит о современной словесности, Бём оказывается очень внимателен к личности своих оппонентов. Во второй, меньшей части тома составители поместили десяток статей, раскрывающих и эту сторону творческой личности учёного. На страницах его “Писем о литературе” мы находим и гневную отповедь пушкинистам, не уважающим Пушкина, и рассуждения о различиях между “школьным” и “настоящим” Тургеневым, и воспоминания о Ясной Поляне после Толстого, и раздумья над вновь перечтённым “Господином из Сан-Франциско”. Во всех этих статьях Бём предстаёт в первую очередь настоящим читателем — может быть, таким же гениальным, как его любимый Достоевский.

Но самое, пожалуй, яркое в этих письмах — написанные с живым интересом и даже симпатией заметки о советских писателях, Маяковском и Пастернаке, о советской литературе в целом. В отличие от многих современников, изгнанных с Родины, Бём не обрушивает на “русскую литературу в пределах советской России”, как он очень точно выразился, гнев и проклятия, а старается разобраться, почему русская словесность при большевиках из мировой стала превращаться в провинциальную.

Может быть, именно потому, что он ответил на этот вопрос, в 1945 году пришедшие в Прагу энкавэдэшники арестовали и расстреляли старого профессора одним из первых.

Ю.ОРЛИЦКИЙ