Архив
Литературный календарь
17–23 марта
Наш литературный календарь так давно выходит, что можно позволить себе один нумер целиком посвятить Гоголю. Он знал толк в хронологии и умел показать её разнообразие при вечно повторяемой смене дня ночью, зимы — весною… Его Иван Иванович связал счёт времени своей жизни с поеданием дынь, а развитие запустения и скупости у Плюшкина отмечалось тем, что “с каждым годом притворялись окна в его доме, наконец остались только два…”. Ещё один гоголевский герой, прекрасно понимая относительность времени и возможность особых с ним отношений, однажды перенёсся в наше ближайшее прошлое, в “год 2000 апреля 43”, а потом установил существование “никоторого числа. День был без числа”…
Если же говорить чуть серьёзнее, трудно отказаться от впечатления, что и у самого Гоголя были очень своеобразные отношения со временем. Однажды известный русский библиограф Семён Афанасьевич Венгеров взялся за подсчёты, и оказалось, что Гоголь до 1842 года, то есть ко дню завершения “Мёртвых душ” и “Шинели”, “провёл в доподлинной России счётом около 50 дней”, причём большая часть времени прошла у него в дороге: в экипаже, в коляске (это кому как понравится). “Почти невероятное происшествие”! Всего пятьдесят дней!
Но Гоголю хватило. Хватило, чтобы доподлинную Россию увидеть. Ту Россию (заметил другой литературовед), где есть города, от которых “хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь”, и ту Россию, от которой любая заграница — рукой подать: “суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроют крышку — пар…”, свежайший продукт (сведения почерпнуты из “Ревизора”). Это Гоголь!
Так что, не состязаясь с гоголевской хронологией и хронометрией, но доверяясь ей — при сохранении общего счёта в наших календарях, посмотрим на семь мартовских дней земной жизни гения.
4 марта 1847 года (стиль новый, ибо действие происходит во Франкфурте-на-Майне) Василий Андреевич Жуковский взялся за письмо к Гоголю, жившему в ту пору в Неаполе. Жуковский, без преувеличений, был литературным наставником Гоголя, добрым спутником его жизни (“Гоголёк” — ласково называл он своего младшего собрата). Безгранично добросердечный, что редкость в творческих кругах, он совершал поступки, на которые способен лишь человек светлого дара: признав себя “побеждённым учителем”, подарил “победителю-ученику” Пушкину свой портрет; один из немногих поддержал Гоголя за его “Выбранные места…” и сам возмечтал о подобной собственной книге.
Так вот, названное письмо получилось у Жуковского большим, и завершил он его только 24 марта. Как видим, оно объемлет все числа нашего календаря. И многие строки из него — тоже “по теме”.
“Смерть только для живых есть зло, — сказал Карамзин; с одной стороны, это правда, с другой — заблуждение. Не мёртвые нас теряют; мы, живые, теряем мёртвых; и чем более к ним было любви, тем горестнее их утрата; чем теснее были с ними узы, тем болезненнее разрыв их. И в этом действительное зло смерти. Оно исключительно для одних живых; можно даже сказать, что отнятое у оставшихся всё отдаётся тем, которые их оставили <…> Но в то же время смерть есть великое благо и для живущих, и тем большее благо, чем милее был нам наш умерший. Это глубоко понимает разум, освещённый лучом христианства. Но какую великую силу приобретает убеждение разума, когда оно становится опытом сердца. Пока мы сами не испытали ещё никакой болезненной утраты, мы веруем, слушая голос Спасителя, исходящий к нам из Евангелия, и нашей жизни представляется жизнь человеческая в своём истинном великом значении. Но когда над нами самими совершается удар свыше, как иначе делается тогда внятен сердцу этот евангельский голос; уже не в листах книги мы ищем тогда Спасителя нашего. Он Сам нас находит, Он Сам становится к нам лицом к лицу; ценою бедствия покупаем мы лицезрение Бога”.
17 марта
1841 — 05.03 — Н.В. Гоголь, из Рима — С.Т. Аксакову: “Теперь я ваш; Москва моя родина. В начале осени я прижму вас к моей русской груди. Всё было дивно и мудро расположено Высшею Волею: и мой приезд в Москву и моё нынешнее путешествие в Рим — всё было благо. Никому не говорите ничего ни о том, что буду к вам, ни о том, что я тружусь, — словом, ничего”.
18 марта
1847 — 06.03 — Н.В. Гоголь, из Неаполя — А.С. и У.Г. Данилевским: “Моя поэма, может быть, очень нужная и очень полезная вещь, потому что никакая проповедь не в силах так подействовать, как ряд живых примеров, взятых из той же земли, из того же тела, из которого и мы”.
19 марта
1840 — 07.03 — Гоголь из Москвы сообщает П.А. Плетнёву о затруднениях с получением заграничного паспорта и просит выслать ему свидетельство о службе в Петербургском университете.
1844 — Гоголь выезжает из Ниццы в Дармштадт, где во время Великого поста намеревается говеть.
20 марта
1847 — 08.03 — Н.В. Гоголь, из Неаполя — князю В.В. Львову, о книге “Выбранные места из переписки с друзьями”: “Появление этой книги полезно мне самому больше, чем кому-либо другому. Одно помышленье о том, с каким неприличием и самоуверенностью сказано в ней многое, заставляет меня гореть от стыда. Стыд этот мне нужен. Не появись моя книга, мне бы не было и вполовину известно моё душевное состояние. Все эти недостатки мои, которые вас так поразили, не выступили бы передо мною в такой наготе: мне бы никто их не указал. Люди, с которыми я нахожусь ныне в сношениях, уверены не шутя в моём совершенстве. Где же мне было добыть голос осуждения?”
21 марта
1842 — 09.03 — в Петербурге цензор А.В. Никитенко ставит на рукописи первого тома “Мёртвых душ” долгожданные для Гоголя слова: “Печатать разрешается…” Но автор в Москве узнает об этом только несколько недель спустя.
22 марта
1832 — в Веймаре скончался Иоганн Вольфганг фон ГЁТЕ (Goethe).
“Мы живём не при Шекспире, а после Гёте и Шиллера, которые, творя, как художники, в то же время боролись с врагами истинных идей и неизменного вкуса. Зачем тебе, пользующемуся репутациею, не вести других по хорошей дороге, указывая на заблуждения судей-самозванцев и торгашей литературных? Это борение укажет тебе на изыскание способов, как и в себе дополнить недостающее, и в других поразить ложное. Из гения-самоучки ты возвысишься, как Гёте, до гения-художника и гения-просветителя”. (П.А. Плетнёв — Гоголю. 8 ноября (27 октября) 1844& года.)
Удивительным образом (впрочем, надо ли удивляться, обращаясь к жизни и творениям Гоголя?!) менее чем через год, в июне 1845 года, Гоголь, сжегши рукопись второго тома “Мёртвых душ” (как позднее оказалось, первоначальную редакцию) и написав завещание (опубликовано в “Выбранных местах…”), отправляется именно в Веймар, где говеет и сообщает отцу Стефану Сабинину, настоятелю русской православной домовой церкви Святой Марии Магдалины, о своём желании поступить в монастырь.
Был ли Гоголь в те дни на могиле Гёте, доподлинно неизвестно. Возможно, для писателя, догадавшегося, что, кроме автора “Вильгельма Телля”, фамилию Шиллер носит и жестянщик, а фамилию Гофман — и “довольно хороший сапожник”, такой ритуал был и не обязателен. Особенно после сожжения собственной рукописи. “Молчите, проклятые книги…”
1832 — 10.03 — в связи с предстоящей свадьбой сестры Марии Васильевны (1811–1844) Гоголь высылает матери 500 рублей. В этот же день он отправляет задушевному другу А.С. Данилевскому только что вышедшую вторую книжку “Вечеров на хуторе близ Диканьки” и “Евгения Онегина”.
23 марта
1842 — 11.03 — цензура даёт разрешение на печатание третьего номера журнала “Москвитянин” с гоголевским “Римом”. Писатель назвал своё произведение “отрывком”. И вот оказывается, что странный этот “отрывок” не прочитан до сих пор.
“…Высоко возвышает искусство человека, придавая благородство и красоту чудную движениям души. Как низки казались ему пред этой незыблемой плодотворной роскошью, окружившею человека предметами движущими и воспитывающими душу, нынешние мелочные убранства, ломаемые и выбрасываемые ежегодно беспокойною модою…”