ШКОЛА В ШКОЛЕ

Сергей ШТИЛЬМАН,
Москва

О мастерстве писателя

Повесть А.И.Куприна «Гранатовый браслет»

Не без робости приступаю я к написанию этой статьи. Шутка ли! Проконсультировать учителей, как готовить своих учеников к сочинению о мастерстве русских писателей-классиков XIX и XX веков! С ещё большим смущением думаю я о тех наших выпускниках, которые 1 июня 2002 года возьмутся за эти предельно сложные и ответственные темы — пятую и шестую.

Если мы ограничимся на уроках подробным разбором того, в чём состоят особенности описания природы (пейзажа) тем или иным автором, или же, консультируя наших учеников, по большей части будем говорить о мастерстве Тургенева, Чехова или Шолохова, проявляющемся в речевой характеристике или в портрете персонажа, не уподобимся ли мы, учителя, дамам города NN, о которых Н.В. Гоголь не без иронии писал в восьмой главе первого тома «Мёртвых душ»: “Нужно заметить, что у некоторых дам <...> есть маленькая слабость: если они заметят у себя что-нибудь особенно хорошее, лоб ли, рот ли, руки ли, то уже думают, что лучшая часть их лица так первая и бросится всем в глаза и все вдруг заговорят в один голос: «Посмотрите, посмотрите, какой у ней прекрасный греческий нос!» или: «Какой правильный, очаровательный лоб!» У которой же хороши плечи, та уверена заранее, что все молодые люди будут совершенно восхищены и то и дело станут повторять в то время, когда она будет проходить мимо: «Ах, какие чудесные у этой плечи», — а на лицо, волосы, нос, лоб даже не взглянут, если же взглянут, то как на что-то постороннее”.

Так что же делать? Какой путь избрать при подготовке наших учеников к экзаменационной работе? Попробуем спокойно в этом разобраться.

1

Любое классическое произведение великих писателей XIX и XX веков стоит того, чтобы именно на его примере показать, насколько глубоко его содержание и совершенна форма. И «Обломов», и «Герой нашего времени», и «Мёртвые души» могут дать представление о филигранном мастерстве их создателей в плане того, как героя характеризуют его речь, портрет, предметно-бытовая деталь, в чём особенности описания природы (пейзажа) и так далее. Выбор литературных шедевров огромен.

Я же хочу понаблюдать вместе с вами над тем, как все вышеперечисленные и иные средства создания литературного произведения “работают” в изумительной повести Александра Ивановича Куприна «Гранатовый браслет» (1911).

Критики многократно указывали на то, что “мотивы, характерные для «Гранатового браслета», постепенно «прорастали» в предшествующем творчестве Куприна. Прообраз не столько характера, сколько судьбы Желткова находим в рассказе «Первый встречный» (1897)”¹; что “любовь до самоуничижения и — даже — самоуничтожения, готовность погибнуть во имя любимой женщины, — тема эта, тронутая неуверенной рукой в рассказе «Странный случай» (1895), расцветает в волнующем, мастерски выписанном «Гранатовом браслете»”².

“Мастерски выписано” в этой повести всё, начиная с её названия. Само заглавие удивительно поэтично и звучно. Оно звучит как строка стихотворения, написанного трёхстопным ямбом: “Грана / товый / браслет”. Тот самый, среди камней которого есть “весьма редкий сорт граната” — гроссуляр, что имеет, “по старинному преданию <...> свойство сообщать дар предвидения носящим его женщинам и отгоняет от них тяжёлые мысли, мужчин же охраняет от насильственной смерти” (Из письма Желткова). Тот самый браслет, который брат главной героини повести Веры Николаевны Шеиной, товарищ прокурора Николай Николаевич Мирза-Булат-Тугановский именует “идиотским”, “чудовищной поповской штучкой” и с брезгливостью бросает на стол вместе с небольшим ювелирным футляром из красного плюша.

Ещё более уникально и единственно в своём роде то место в повести, которое обычно занимает эпиграф. Но это — не эпиграф: “L. van Beethoven. 2 son. (op. 2, № 2). Largo Appassionato”. О том, что это, я размышлял немало. Но вот однажды, в очередной раз перечитав эту повесть Куприна и находясь под свежим впечатлением от прочитанного, я решил прослушать это музыкальное произведение. И оказалось, что во многом повесть «Гранатовый браслет» и бетховенская соната созвучны, временами даже совпадают.

И вообще музыка в «Гранатовом браслете» играет исключительную роль. И дело не только в том, что на именинах Веры Шеиной “светский молодой богатый шалопай и кутила Васючок” “пел вполголоса под аккомпанемент Женни Рейтер итальянские канцонетты и рубинштейновские восточные песни”. И даже не в том, что сама повесть заканчивается виртуозным исполнением знаменитой пианисткой Женни Рейтер бетховенской сонаты, этого “исключительного, единственного по глубине произведения”.

Уже в экспозиции повести, во втором предложении первого абзаца, мы читаем следующее: “То по целым суткам тяжело лежал над землёю и морем густой туман, и тогда огромная сирена на маяке ревела днём и ночью, точно бешеный бык”. И через одно предложение продолжение “музыкальной темы”: “То задувал с северо-востока, со стороны степи свирепый ураган; от него верхушки деревьев раскачивались, пригибаясь и выпрямляясь, точно волны в бурю, гремели по ночам железные кровли дач, и казалось, будто кто-то бегает по ним в подкованных сапогах, вздрагивали оконные рамы, хлопали двери, и дико завывало в печных трубах”.

Чудовищная какофония начала повести легко “отзовётся” в её развязке, в одном из последних абзацев: “Княгиня Вера обняла ствол акации, прижалась к нему и плакала. Дерево мягко сотрясалось. Налетел лёгкий ветер и, точно сочувствуя ей, зашелестел листьями. Острее запахли звёзды табака…”

Музыка, пронизывающая всю повесть, проходит и через всё творчество Александра Ивановича Куприна, автора таких “музыкальных” рассказов, как «Гамбринус» и «Тапёр».

2

Разумеется, не только музыка царит в прозаическом шедевре А.И. Куприна. Повесть немыслима без чарующих пейзажных зарисовок. Пейзаж у Куприна полон звуков, красок и — в особенности — запахов.

Вот один из наиболее характерных в этом смысле эпизодов из второй главы: “Клумбы опустели и имели беспорядочный вид. Доцветали разноцветные махровые гвоздики, а также левкой — наполовину в цветах, а наполовину в тонких зелёных стручьях, пахнувших капустой (здесь и далее курсив мой. — С.Ш.), розовые кусты ещё давали — в третий раз за это лето — бутоны и розы, но уже измельчавшие, редкие, точно выродившиеся. Зато пышно цвели своей холодной, высокомерной красотою георгины, пионы и астры, распространяя в чутком воздухе осенний, травянистый, грустный запах. Остальные цветы после своей роскошной любви и чрезмерного обильного летнего материнства тихо осыпали на землю бесчисленные семена будущей жизни”.

Пейзаж у Куприна в высшей степени эмоционален и не похож ни на чей другой. Только у автора «Гранатового браслета» можно встретить такое описание: “На обсохших сжатых полях, на их колючей жёлтой щетине заблестела слюдяным блеском осенняя паутина”.

Мало у кого из писателей герои обладают таким уникальным обонянием. Вот, например, что говорит своей сестре Вере Анна Николаевна Фриессе: “В Крыму, в Мисхоре, прошлым летом я сделала изумительное открытие. Знаешь, чем пахнет морская вода во время прибоя? Представь себе — резедой”.

Впрочем, Бог и природа наделили Анну Николаевну и уникальным зрением. Вот продолжение её разговора с сестрой: “Я помню также раз, надо мной все смеялись, когда я сказала, что в лунном свете есть какой-то розовый оттенок. А на днях художник Борицкий <…> согласился, что я была права и что художники об этом давно знают”.

Разумеется, удивительно развитое зрение и обоняние, необыкновенная чувствительность характерны и для этой героини повести, и для самого автора.

А вообще пейзаж в «Гранатовом браслете» столь же разный, как настроение героев и события, о которых говорится в повести. Так, природные неистовства, о которых шла речь чуть выше, в той же первой главе сменяются совершенно иными картинами: “Но к началу сентября погода вдруг резко и совсем неожиданно переменилась. Сразу наступили тихие безоблачные дни, такие ясные, солнечные и тёплые, каких не было даже в июле <...> Успокоившиеся деревья бесшумно и покорно роняли жёлтые листья”.

Удивительно точно в той же первой главе дано описание ежегодного “разора”, который оставляют за собой дачники после оставления летних жилищ: “Ещё печальнее было видеть оставленные дачи с их внезапным простором, пустотой и оголённостью, с изуродованными клумбами, разбитыми стёклами, брошенными собаками и всяческим дачным сором из окурков, бумажек, черепков, коробочек и аптекарских пузырьков”.

С определённой долей уверенности можно сделать вывод, что герои «Гранатового браслета» делятся не столько на “положительных” и “отрицательных”, сколько на тех, кто способен ощущать красоту Божьего мира, и тех, кто такого дара лишён. Особенно показателен в этом смысле фрагмент одного из разговоров между Анной и её сестрой Верой из третьей главы: “Прошлым летом <...> мы из Ялты поехали большой кавалькадой верхом на Уч-Кош. Это там, за лесничеством, выше водопада. Попали сначала в облако, было очень сыро и плохо видно, а мы всё поднимались вверх по крутой тропинке между соснами. И вдруг как-то сразу окончился лес, и мы вышли из тумана. Вообрази себе: узенькая площадка на скале, и под ногами у нас пропасть. Деревни внизу кажутся не больше спичечной коробки, леса и сады — как мелкая травка. Вся местность спускается к морю, точно географическая карта. А там дальше — море! Вёрст на пятьдесят, на сто вперёд. Мне казалось — я повисла в воздухе и вот-вот полечу. Такая красота, такая лёгкость! Я оборачиваюсь назад и говорю проводнику в восторге: «Что? Хорошо, Сеид-оглы?» А он только языком почмокал: «Эх, барина, как мине всё это надоел. Каждый день видим»”.

Элементы пейзажа включены автором в прямую речь героев. И этот, и другие монологи Анны Николаевны Фриессе обнаруживают в ней художественное чутьё, умение делать точные сравнения, способность рисовать словесные пейзажи.

Интересно сопоставить восторженный монолог Анны с дивным описанием моря, данным Куприным в той же третьей главе: “Глубоко-глубоко под ними покоилось море. Со скамейки не было видно берега, и оттого ощущение бесконечности и величия морского простора ещё больше усиливалось. Вода была ласково-спокойна и весело-синя, светлея лишь косыми гладкими полосами в местах их течения и переходя в густо-синий глубокий цвет на горизонте”.

Кстати сказать, и Вера наделена даром видеть, понимать и ощущать прелесть окружающего мира. Вот что она говорит сестре: “…Я только думаю, что нам, северянам, никогда не понять прелести моря. Я люблю лес. Помнишь лес у нас в Егоровском?.. Разве может он когда-нибудь прискучить? Сосны!.. А какие мхи!.. А мухоморы! Точно из красного атласа и вышиты белым бисером. Тишина такая… прохлада”.

Смысловая нагрузка, которую несут описания природы в этом произведении, огромна. Пейзажные зарисовки во многом предвосхищают предстоящие в повести события и характеризуют внутренний мир героев, отношение к ним автора; они же служат своеобразным обрамлением в начале и в конце произведения, позволяют нам судить о внутреннем мире самого автора, о том, насколько созвучны ему те или иные персонажи «Гранатового браслета».

3

Не менее виртуозно владеет Александр Иванович Куприн и портретной характеристикой персонажей. В повести немало развёрнутых словесных портретов главных героев: Веры и Анны, Василия Львовича Шеина. Есть и блестящие — в несколько слов — описания внешности эпизодических героев. А вот как мимоходом, несколькими штрихами изображены дети Анны. Автор лишь упоминает “хорошеньких малокровных детей <...> всегда приличных и послушных, с бледными мучнистыми лицами и с завитыми льняными кукольными волосами”.

Более развёрнутую портретную характеристику даёт автор мужу Анны Николаевны — Густаву Ивановичу Фриессе, герою выморочному, “бескровному”, глупому и безвольному (видно, потому и дети у них с Анной такие): “…его худое, гладко обтянутое блестящей кожей лицо, с прилизанными жидкими, светлыми волосами, с ввалившимися глазными орбитами, походило на череп, обнажавший в смехе прескверные зубы. Он до сих пор обожал Анну, как и в первый день супружества, всегда старался сесть около неё, незаметно притронуться к ней и ухаживал за нею так влюблённо и самодовольно, что часто становилось за него и жалко и неловко”.

И если от всей тщедушной фигуры Густава Ивановича, человека, о котором можно сказать словами генерала Аносова: мужчина с цыплячьим телом и заячьей душой, неспособный к сильным желаниям и к героическим поступкам, — если от него тянет затхлостью и могильным холодом, то полной противоположностью ему является его жена, Анна Николаевна. Вот её “парадный портрет” из второй главы: “Она была на полголовы ниже сестры, несколько широкая в плечах, живая и легкомысленная, насмешница. Лицо её сильно монгольского типа с довольно заметными скулами, с узенькими глазами, которые она к тому же по близорукости щурила, с надменным выражением в маленьком, чувственном рте, особенно в слегка выдвинутой вперёд полной нижней губе, — лицо это, однако, пленяло какой-то неуловимой и непонятной прелестью, которая заключалась, может быть, в улыбке, может быть, в глубокой женственности всех черт, может быть, в пикантной, задорно-кокетливой мимике. Её грациозная некрасивость возбуждала и привлекала внимание мужчин гораздо чаще и сильнее, чем аристократическая красота её сестры”.

Главное ощущение, которое возникает от прочтения описания внешности героини, — это чувство жизни, жизненной силы, свойственной Анне Николаевне. Наиболее приметная, запоминающаяся черта — это её рот и губы. В этом автор «Гранатового браслета» во многом перекликается со Львом Николаевичем Толстым. Вспомним, как в романе «Война и мир» он изображал внешность “маленькой княгини” Лизы Болконской и графини Наташи Ростовой. “Грациозная некрасивость” Наташи, “хорошенькая, с чуть черневшими усиками губка” Лизы, губка, которая “была коротка по зубам”, не могут не прийти на память при разговоре о портрете Анны Фриессе.

Вера и Анна, как подчёркивает автор, “по внешности до странного не были схожи между собою”: “Старшая, Вера, пошла в мать, красавицу англичанку, своей высокой гибкой фигурой, нежным, но холодным и гордым лицом, прекрасными, хотя довольно большими руками и той очаровательной покатостью плеч, какую можно видеть на старинных миниатюрах”.

Если в Анне всё напоминает пламя, огонь, сыплющий вокруг себя жгучие искры, то Вера больше похожа на мраморную статую, прекрасную, совершенную, но холодную и недоступную. Очевидно, что и поведение сестёр, и их судьбы по определению должны быть различны: “Анна вся состояла из весёлой безалаберности и милых, иногда странных противоречий. Она охотно предавалась самому рискованному флирту во всех столицах и на всех курортах Европы, но никогда не изменяла мужу, которого, однако, презрительно высмеивала и в глаза и за глаза; была расточительна, страшно любила азартные игры, танцы, сильные впечатления, острые зрелища, посещала за границей сомнительные кафе, но в то же время отличалась щедрой добротой и глубокой, искренней набожностью, которая заставила её даже принять тайно католичество. У неё были редкой красоты спина, грудь и плечи. Отправляясь на большие балы, она обнажалась гораздо больше пределов, дозволяемых приличием и модой, но говорили, что под низким декольте у ней всегда была надета власяница.

Вера же была строго проста, со всеми холодно и немного свысока любезна, независима и царственно спокойна”.

Добавлю при этом, что Вера, в отличие от Анны, была бережлива, экономна, а всякий, даже самый невинный флирт был для неё совершенно невозможен.

Впрочем, обе сестры были страшно азартны и “в азарте не знали никакого удержу”.

Разумеется, в повести есть и другие блестящие портретные характеристики героев: генерала Аносова, чиновника Желткова, Василия Львовича Шеина, Николая Николаевича Мирза-Булат-Тугановского. Но подробный разбор портретов этих и других персонажей «Гранатового браслета» может служить предметом особого разговора.

Очевидно, что автор «Гранатового браслета» наследует русским писателям-классикам XIX века. Портрет у Куприна — своеобразный ключик к персонажу, к его психологии, к его внутреннему миру. Трудно провести грань между описанием внешности героя и упоминанием о его личных качествах и поступках. Симпатии или антипатии автора легко угадываются в самой коротенькой, лёгкими штрихами набросанной портретной зарисовке. Например, в эскизе портрета профессора Спешникова, о котором сказано как о “бритом толстом, безобразно огромном”.

Два-три штриха мастера — и портрет готов!

4

Отдельного разговора, безусловно, заслуживает и речевая характеристика героев повести Куприна.

Наиболее интересной в этом отношении мне кажется речь генерала Якова Михайловича Аносова и Николая Николаевича Мирза-Булат-Тугановского.

Генерал Аносов, боевой товарищ отца Веры и Анны, существует как бы в двух речевых “ипостасях”: формальной (официальной) и обычной (бытовой). Как человек военный, к тому же комендант крепости, он должен, следуя уставу, уметь говорить официально, “по-писаному”. Сам автор, характеризуя рассказ Аносова о любовном приключении во время заграничного похода, говорит о форме этого повествования так: “И самые обороты фраз, которыми он передавал военные воспоминания, принимали у него невольно довольно странный, неуклюжий, несколько книжный характер. Точно он рассказывал по какому-то милому, древнему стереотипу”.

А вот что именно рассказал генерал Аносов избранному обществу, собравшемуся на именинах Веры Николаевны: “Вот тут-то со мною и случилось страшное приключение. Однажды поутру, когда встал я с постели, представилось мне, что я не Яков, а Николай, и никак я не мог себя переуверить в том. Приметив, что у меня делается помрачение ума, закричал, чтобы подали мне воды, помочил голову, и рассудок мой воротился”.

Разумеется, генерал Аносов умеет говорить и по-другому. Так он общается со своими любимицами, Верой и Анной. С ними ни к чему говорить искусственным — форменным или салонным, дистиллированным языком. И тогда из уст Якова Михайловича, человека очень мудрого, опытного, много повидавшего на своём веку, льётся совершенно другая речь. Вот его повествование о делах давно минувших дней, о своей неверной жене, сбежавшей с заезжим актёром: “И вот через три месяца святое сокровище ходит в затрёпанном капоте, туфли на босу ногу, волосёнки жиденькие, нечёсаные, в папильотках, с денщиками собачится, как кухарка, с молодыми офицерами ломается, сюсюкает, взвизгивает, закатывает глаза. Мужа почему-то на людях называет Жаком. Знаешь, этак в нос, с растяжкой, томно: «Ж-а-а-ак». Мотовка, актриса, неряха, жадная. И глаза всегда лживые-лживые…”

Впрочем, генерал Аносов способен не только на словесные шаржи и карикатуры. Из его уст мы можем услышать настоящий панегирик Женщине: “…Я уверен, что почти каждая женщина способна в любви на самый высокий героизм. Пойми, она целует, обнимает, отдаётся — и она уже (так у автора. — С.Ш.) мать. Для неё, если она любит, любовь заключает весь смысл жизни — всю вселенную! Но вовсе не она виновата в том, что любовь у людей приняла такие пошлые формы и снизошла просто до какого-то житейского удобства, до маленького развлечения. <…> Ну скажи же, милая, по совести, разве каждая женщина в глубине своего сердца не мечтает о такой любви — единой, всепрощающей, на всё готовой, скромной и самоотверженной?”

Если никакие генеральские регалии не способны закрыть живое, способное на глубокое чувство сердце Якова Михайловича Аносова, то “товарищ прокурора” (то есть помощник, заместитель. — С.Ш.) Николай Николаевич Мирза-Булат-Тугановский — обвинитель не только по должности, но и по своей сути. Он и в частной жизни ведёт себя, как во время судебного процесса. И во время суда он, вероятно, так же, как в разговоре с Василием Львовичем Шеиным и Верой, делает “правой рукой такой жест, точно он бросает на землю какую-то невидимую тяжесть”. Этот невольный, бессознательный жест очень красноречив. Николай Николаевич и слова свои бросает в души людей, словно “какую-то невидимую тяжесть”.

Вот его “прокурорская” речь и не менее “прокурорское” поведение в доме у бедного чиновника Желткова: “…последним вашим поступком, именно присылкой этого вот самого гранатового браслета, вы переступили те границы, где кончается наше терпение. Понимаете? — кончается. Я от вас не скрою, что первой нашей мыслью было — обратиться к помощи власти, но мы не сделали этого, и я очень рад, что не сделали, потому что — повторяю — я сразу угадал в вас благородного человека”.

Здесь, в этом монологе Николая Николаевича, всё из числа формальных приёмов государственных обвинителей: указание на “состав преступления” и вещественное доказательство, риторические вопросы, эффектные повторы, и угрозы (“обратиться к помощи власти”), и судейские канцеляризмы. Этот персонаж повести, по большому счёту, не слышит никого, кроме себя. Особой разницы между тем, как нужно вести себя в зале суда и в частном разговоре с незнакомым человеком, он не видит. Николай Николаевич даже не понимает, что, несмотря на весь драматизм ситуации, выглядит он со своими угрозами и патетической речью, по меньшей мере, глупо и смешно. Недаром поэтому Г.С. Желтков, глядя на “товарища прокурора”, не может удержаться от невольного смеха в самую тяжёлую в его жизни минуту.

Степень профессиональной и человеческой “амортизации” Николая Николаевича такова, что он, по большому счёту, уже давно не человек, а “товарищ прокурора”. Видно, не зря в его жилах течёт кровь “самого Тамерлана, или Ланг-Темира”, “этого великого кровопийцы”. Видимо, немало людей отправил на смерть и на каторгу этот высокий сухощавый помощник государственного обвинителя.

Огромную эстетическую радость принесёт читателю, владеющему навыком “медленного чтения”, наблюдение за тем, как говорят Анна Николаевна и её сестра Вера, Василий Львович Шеин, Г.С. Желтков, гусарский поручик Бахтинский. Их речевая характеристика позволит сделать множество выводов о личностных особенностях этих персонажей.

Речь каждого из героев «Гранатового браслета» абсолютно не схожа с тем, как говорят другие персонажи повести. Диалоги в этом произведении абсолютно естественны и удивительно органично вписываются в ткань повествования. Невольно ловишь себя на том, что знаешь, каков тембр голоса у каждого героя, протяжно или отрывисто он говорит, громко или тихо произносит свои фразы. Подобная “голосовая полифония”, бесспорно, свидетельствует об огромном писательском мастерстве А.И. Куприна.

5

Разумеется, в рамках одной, пусть и значительной по объёму статьи невозможно сказать обо всём, что делает эту повесть о любви одной из редчайших жемчужин русской классической литературы.

Чего стоят одни только предметно-бытовые детали! Например, подарки, которые получила Вера Николаевна в день своих именин от мужа (прекрасные серьги из грушевидных жемчужин), от Анны (“маленькая записная книжка в удивительном переплёте: на старом, стёршемся и посеревшем от времени синем бархате вился тускло-золотой филигранный узор редкой сложности, тонкости и красоты”) и чиновника Желткова — гранатовый браслет. Официальный, приличный княжескому титулу подарок Василия Львовича — серьги, купленные в дорогом ювелирном магазине; и браслет, “золотой, низкопробный, очень толстый, но дутый и с наружной стороны весь сплошь покрытый небольшими старинными, плохо отшлифованными гранатами”, — браслет, который был переделан из семейной реликвии, принадлежавший ещё прабабке Желткова, браслет, который носила его покойная матушка, — эти две вещи так же непохожи одна на другую, как князь Василий Львович и господин Желтков, человек, имени которого мы так и не узнаем. Квартирная хозяйка называет своего квартиранта по-польски — “пан Ежий” (может быть, Георгий или Григорий?).

Но Василий Львович “вложил” в свой подарок только некоторое количество “презренного металла” да толику свойственного ему вкуса. А Желтков “препроводил в своём скромном верноподданническом подношении” самое дорогое из того, что у него было: вещь, которая связана с его покойной матерью (недаром он трогательно и любовно называет её “матушка”). А в том, что зелёный гранат “мужчин охраняет от насильственной смерти”, а женщинам “имеет свойство сообщать дар предвидения и отгоняет от них тяжёлые мысли”, мы, читая повесть, ещё убедимся. Иначе как расценить тот факт, что Вера после визита мужа и брата к Желткову совершенно уверена в том, что “этот человек убьёт себя”.

Да и само то, что название повести связано с предметно-бытовой деталью — гранатовым браслетом, заставляет особенно внимательно отнестись к этому средству создания художественного образа.

Чрезвычайно выразительны также мимика и жесты героев повести Куприна. Кроме уже упомянутых жестов Николая Николаевича, можно вспомнить и то, как описывает автор поведение господина Желткова во время визита к нему двух аристократов: “Худые, нервные пальцы Желткова забегали по борту коричневого короткого пиджачка, застёгивая и расстёгивая пуговицы”. Можно припомнить и мимику несчастного чиновника, когда он обращается к Василию Львовичу: “Желтков в продолжение нескольких секунд ловил ртом воздух, точно задыхаясь, и вдруг покатился, как с обрыва. Говорил он одними челюстями, губы у него были белые и не двигались, как у мёртвого”.

Так действительно говорят только в самую страшную минуту своей жизни.

Конечно, не случаен и выбор имён персонажей. Длинная, состоящая из трёх частей фамилия “Мирза-Булат-Тугановский”, бесспорно, говорит о многом. В ней — и древность, аристократичность рода (как известно, составные фамилии, а также фамилии, заканчивающиеся на -ский, на Руси носили только очень знатные люди). Здесь — и указание на его родовитых татарских предков (Мирза), и звон металла (Булат).

В полном смысле “говорящим” можно считать и полное имя Веры Николаевны Шеиной. Совершенно очевидно, что “очаровательная покатость плеч” сочетается у неё с грациозной, лебединой шеей. Для “светского молодого богатого шалопая и кутилы Васючка, которого весь город знал под этим фамильярным именем”, лучше имени и не придумаешь. А иноземные корни Густава Ивановича Фриессе без труда угадываются в его диковинном имени.

Разумеется, изобразительные средства языка, система персонажей, композиция повести и многое другое заслуживают того, чтобы о них было сказано отдельно. Но я оставляю это безграничное поле деятельности другим исследователям творчества Александра Ивановича Куприна.

* * *

Полагаю, что о любом замечательном создании наших великих писателей можно говорить бесконечно. Мастерство их, их высокое искусство сказываются во всём. Поэтому наша задача состоит в том, чтобы на примере нескольких классических произведений показать, как название произведения, речь персонажа, его портрет, предметно-бытовая деталь, пейзаж, имя героя или язык жестов создают литературный шедевр, делают тот или иной образ выпуклым, объёмным, зримым.

«Гранатовый браслет», повесть Александра Ивановича Куприна, — одно из таких удивительных созданий.

Примечания

1 Куприн А.И. Повести и рассказы. М.: Советская Россия, 1987. С. 409.

2 Куприн А.И. Избранные сочинения: В 2 т. Фрунзе: Кыргызстан, 1982. Т. I. С. 20.