Сюжет о “дочерней неблагодарности” в контексте произведений Пушкина и Тургенева

«Станционный смотритель».
Иллюстрация Д.Шмаринова.

Преемственная связь Тургенева и Пушкина сильнее всего ощущается в развитии новых принципов изображения человека. Причём эта связь осуществляется Тургеневым в высшей степени своеобразно, в соответствии с эстетическими требованиями эпохи второй половины XIX века. Тургенев продолжает творчески развивать традицию Пушкина-психолога, обращаясь к выявлению духовности своих персонажей, их психологии, обусловленных процессами как внутренней, так и общественной жизни.

“Поэзия Тургенева имеет своим источником глубокое чувство действительности, сердечную симпатию ко всему живому, и потому её чувства всегда истинны, её мысли всегда оригинальны”¹, – писал Белинский. Это чувство меры, “инстинкт истины”, по словам Белинского, сближает Тургенева с Пушкиным². Чуткий к поэзии действительной жизни, Тургенев любил воспроизводить живое созерцание красоты, которое освобождает человека от корыстных эмоций и возвышает над прозой жизни. Вот почему объектом изучения его становятся прежде всего духовное состояние человека, весь сложный мир человеческой души.

В основе пушкинской и тургеневской повестей («Станционный смотритель» – «Степной король Лир») – вечный шекспировский сюжет о “дочерней неблагодарности”. Своеобразным двигателем сюжета в той и другой истории становится чувство глубокой отцовской обиды и оскорблённого человеческого достоинства. Тема вины и искупления образует своеобразный подтекстовой план нравственно-философского содержания произведений.

Как у Пушкина, так и у Тургенева обыденно-реалистический характер конфликта меняется и переходит в другую сферу – нравственную и философскую. Оказавшись в тупике и чувствуя свою полную беспомощность, герои смиряются и уповают на волю Провидения. Самсон Вырин в «Станционном смотрителе» “удаляется от зла” и совершает благо, то есть доживает свою одинокую жизнь тихо и скорбно. Потеряв свою Дуню и отчаявшись, пушкинский герой пребывает в смирении, которое можно приобрести только тогда, когда лишишься всего. Отвергнутый Дуней, Самсон Вырин полагается на Божью волю. Станционный смотритель так и не испытал радости возвращения “блудной дочери”, и неизвестно, как умер он – прощая или проклиная её. Страдания Самсона Вырина не вознаграждаются при жизни Высшей силой. Более того, “зло” в лице Минского – его обидчика – также остаётся безнаказанным. Но пушкинский герой вовсе не “маленький человек”, каким его принято считать. Это прежде всего трагическая личность, с цельной и нравственной позицией, которая никогда “душу свою не продаст за комфорт”. Не будет преувеличением, на наш взгляд, назвать образ Самсона Вырина одним из самых “тишайших и христианнейших”.

Стремление отдать себя детям, “раствориться” в этой любви свойственно и тургеневскому герою – помещику Харлову («Степной король Лир»), отдавшему всё своё состояние неблагодарным дочерям. Отцовская любовь здесь поднимается до уровня материнской. Возникает ситуация “обманутого отца”, гибнущего в финале из-за душевной чёрствости своих любимых дочерей. Мотив дочерней неблагодарности является определяющим в обоих произведениях. То, что произошло с Самсоном Выриным и помещиком Харловым, кажется “насмешкой какой-то злой и необратимой силы”. Они сделали “добро”, а обрели “зло”, но, значит, сила добра всё-таки победила в них. Оба понимают, что зло в мире безгранично, но один – станционный смотритель – отступает и смиряется, а другой – помещик Харлов – пытается бороться с ним и погибает, становясь жертвой собственного мщения.

Чем дальше мы идём в глубь замысла произведений, тем большее внутреннее сходство обнаруживается в героях. Оба несут груз трагической вины, безропотно отдаваясь воле Всевышнего. Но “отцовское проклятие” тяготеет над “блудными дочерьми”, ибо “не слава им – бесчестие отца”. “Степной король Лир” сам “загасил” свечу своей жизни. Сатанинское начало всё-таки восстало в нём, как оно может восстать в душе каждого человека, не умеющего прощать. “Блудные дочери” в обеих повестях проходят через “искушение”, но не все выдерживают его. Возвращение же к отцовским “истокам” происходит слишком поздно, когда “тяжкий грех” уже совершён, а покаяния так и не происходит. Но “проклят от Бога предавший отца своего”. Этот христианский мотив как бы дополняет мотив вины и искупления. Отречение от отца своего, как известно, приводит в конце концов к потере “внутренней связи с Богом”³.

Пушкинский герой выходит за пределы собственного “я” и смотрит на себя и собственные жалобы со стороны, понимая их несостоятельность и бренность своего “я” перед высшей правдой. В Библии сказано, что несчастны будут дети, презревшие отца своего: “Не ищи славы в бесчестии отца твоего, ибо не слава тебе бесчестие отца. Хоть он и оскудел разумом, имей снисхождение и не пренебрегай им при полноте силы твоей... Ибо милосердие к отцу не забыто...” (Сирах, 2, 1–3, 24).

Мотив вины и искупления – один из основных лейтмотивов обеих повестей. “Искушение не есть зло, но добро. Оно хороших делает ещё лучше. Это горнило для очищения золота” (святой Иоанн Златоуст).

В финале повести Дуня всё же приходит на могилу своего отца, раскаивается младшая дочь помещика Харлова, понимая, что она предала его.

Жизнь станционного смотрителя освещается высшим проявлением духовного “я”. Это наступает в тот момент, когда он понимает тщетность попыток вернуть Дуню, когда чувствует, что его родительские чувства растоптаны и преданы. Это самоотречение поднимает его на высшую нравственную ступень, с которой начинаешь смотреть на него как на “воплощение души человеческой”. Пробуждение духовного “я” происходит у “блудной дочери” слишком поздно. Отвергая отца, она отвергает не только высшее, духовное начало, но и божественное. Всё это не снимает с неё трагической вины. Дуня не протянула руку помощи отцу, когда тот нуждался в ней, не облегчила душевные муки отца, не обратилась, как младшая дочь Харлова в тургеневской повести, к отцу со словами: “Виноваты, отец, согрешили...”

“Запертая” в рамках “маленькой”, незначительной личности духовность прорвалась наконец в Самсоне Вырине и поразила всех – даже рассказчика-повествователя, который в конце концов не пожалел семи рублей, истраченных на дорогу, чтобы услышать конец этой занимательной истории, задевшей его за живое. Самсон Вырин из жалкого существа возносится на внушающую удивление и уважение духовную высоту. Вряд ли это духовное воскресение наступило для Дуни, которая на протяжении многих лет так и не вспомнила об отце.

Запоздалое раскаяние блудной дочери”свидетельствует лишь о том, что оно могло бы намного раньше “осветить” её “заблудшую душу” и спасти отца от неминуемой гибели.

Самсон Вырин, так же как и Харлов, способен к самопожертвованию. Но они оба наказаны за ослепление родительской любовью. Оба они лишаются дочерей, всё более и более отдаляясь от них, и оба несут “груз” трагической вины, безропотно отдаваясь воле Всевышнего.

“Злой дух” побеждает в нём, когда он был уже близок к прощению: “Червяком для вас сделался... а вы – и червяка давить?..” В этом смысле Харлов сближается с шекспировским Лиром и существенно отличается от пушкинского героя, смиренно принимающего кару Божью.

Мотив убитой веры постоянно варьируется в повести: “Убили вы во мне веру-то! Всё убили!..” Мотив необратимости возмездия ещё более усиливается в сцене разрушения Харловым своего “гнезда” и его гибели: “Захотели вы меня крова лишить – так не оставлю же я вам бревна на бревне!..”

Примечательно, что последние слова, которые произносит Харлов перед смертью, могли быть произнесены и пушкинским героем: “Ну, доч...ка... Тебя я не про...”, то есть неизвестно, прощает или проклинает он свою младшую дочь – Евлампию. Как неизвестно, “простил” или “проклял” Самсон Вырин свою “блудную дочь”.

Высокое духовное восхождение, на которое поднялся пушкинский герой, наступает именно в тот момент, когда он отказывается от мщения.

Отсутствие “духовного света”, видимо, не позволило дочери станционного смотрителя прийти к живому отцу и покаяться. Отчасти Самсон Вырин виновен и сам: он не воспитал в Дуне “страх Божий”, и она жила, не боясь Божьей кары за “презрение” отца своего. Как сказал Достоевский, “совесть без Бога есть ужас, она может заблудиться до самого безнравственного”⁴.

Тема трагизма индивидуального человеческого существования проходит через всё творчество Пушкина. Приходя в соприкосновение с тайными законами жизни, улавливая их интуицией художника, он, как и Тургенев, открывает перед нами трагические высоты бытия, утверждая нравственные идеалы добра, веры, любви.

Если человек хочет покончить со злом и виной, он должен прежде всего признать собственную вину. Только религиозный человек может чувствовать себя действительно виновным и принять свою вину во искупление.

Примечания

1. Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 1953–1959. Т. VIII. С. 318.
2. Там же. С. 319.
3. Лаут Р. Философия Достоевского в систематическом изложении. М., 1996. С. 291.
4. Достоевский Ф.М. Об искусстве. М., 1979. С. 81.