Когда-то в газете «Литература» я опубликовал заметку об этимологии слова добро. Оно оказалось родственным таким словам, как диалектное доба (время, пора, срок, день), сдоба, глагол подобать, прилагательное удобный. За пределами славянских языков его родственники — латинское faber (умелый, от него происходит и фабрика), армянское darbin (кузнец). Иными словами, это слово означало “нечто сотворённое, прилаженное, подходящее”. Но заслуживают пристального внимания и синонимы, и антонимы этого слова.

Синоним добра — благо: доброе дело — то же самое, что благое дело. Но всякий раз, когда имеешь дело с синонимами, важно разобраться: чем же они друг от друга отличаются? Можно сказать: Иван сделал Петру добро, но благо в таком контексте звучало бы несколько неловко. А в выражении на благо (Родины, нации) невозможно заменить благо на добро. Благие пожелания — не совсем то же, что добрые. В первом выражении есть оттенок неодобрения, связанный с тем, что благие пожелания не всегда имеют шанс реализоваться. Можно сказать так: благо означает добро общее и абстрактное, а само добро — частное и конкретное. Но такое определение никак не подходит к выражению орать благим матом. Здесь благой явно не означает “хороший”. Тем более не может быть этого значения у таких производных, как блажь, блажной.

Для решения неожиданно возникшей проблемы попробуем проследить историю этих слов, а затем рассмотреть этимологию слова благо. Надо сказать, что добро и благо были широко распространены уже в самых древних памятниках русского языка: они передавали положительную оценку самых разнообразных предметов с точки зрения как народной, так и только что воспринятой русскими христианской этики. Весной 1998 года в Московском университете была защищена кандидатская диссертация, посвящённая этим словам. Её автор, молодой славист И.А. Василевская, рассмотрела один текст — древнерусскую «Повесть о Варлааме и Иоасафе» — чрезвычайно примечательное сочинение, родившееся в Индии и совершившее большое путешествие по миру, так что к настоящему времени известно более десяти её переложений на разные языки. (На древнерусский она была переведена с древнегреческого в XII веке.) Рассматривая слова добро, благо и их производные в этом тексте, И.А. Василевская сделала любопытное наблюдение: благо характеризует божественные силы, деяния, явления, а добро — человеческие. По мнению исследователя, благо относится к сакральной сфере жизни, а добро — к повседневной (иначе называемой профанной¹). Это доказывается такими словами, как, с одной стороны, благовhщение, благодать (всё — божественные дела), с другой — добродhлие, доброжитие (всё это свойственно человеку). Поскольку исследователь проанализировала только один этот текст, остаётся неясным, прихоть ли это переводчика «Повести о Варлааме и Иоасафе» или норма древнерусского языка. Для ответа на этот вопрос надо рассмотреть употребление слов добро и благо и в других памятниках. Во всяком случае, в современном русском языке можно обнаружить след иного разделения значений этих слов. Сравним существительные благодетель и добродетель. Они вовсе не синонимы, наоборот, относятся к разным классам. Имя деятеля благодетель вполне равнозначно своей внутренней форме: “тот, кто делает добро, благо”. А абстрактное слово добродетель в настоящее время — это не “делание добрых дел”, а “соответствие доброму идеалу; черта или свойство характера, являющиеся составной частью идеала” (современный словарь), причём идеал по большей части продиктован религиозной моралью.

Мы убедились и в том, что благо (и его производные) не всегда означает “добро”, иногда — нечто сильно отличное, как, например, блажь. Подтверждает такие наблюдения и этимология слова: ближе всего оно к литовскому blхgas (плохой). Далее расследование несколько затрудняется. П.Я. Черных полагал, что в основе этого слова лежит корень *bhelg- (гореть, блестеть), куда относятся древнеиндийское bhбrgas (сияние), латинское fulgo (сверкать), греческое jlegw (гореть). Итак, “свет, огонь” ® “благо”? Такое развитие значений, конечно, может объяснить неоднозначность корня благ-: огонь может быть и доброй силой (костёр), и злой (пожар). Но всё-таки более убедительно другое этимологическое сближение, предложенное немцем Эрихом Бернекером, поддержанное поляком Яном Отрембским (оба — крупнейшие слависты): благо находится в непосредственном родстве с древнерусским болии, современным русским более, больше. Это слово сравнивается с греческим belteroV (лучший), древнеиндийским bбlam (сила). По-видимому, “сила, мощь” и было первым значением этого корня. В чём привлекательность такой этимологии? Сила — понятие амбивалентное: силу можно направить на добро и на зло. В корне *bel- это наглядно видно. От него образовано, с одной стороны, упоминавшееся только что прилагательное belteroV (добрая сила), с другой — такие русские слова, как боль и болезнь (вспомните, что наречие больно может означать и “сильно, очень”). А кричать благим матом значит “кричать неприятно, но громко, сильно”. Блажь тоже можно толковать как иррациональную, направленную непонятно на что силу.

Так как же благо связано с божественным добром? Надо думать, что именно благодаря противопоставлению слову добро, в котором этимология показывает его сотворённое начало. Напротив, благо есть нечто иррациональное и абсолютное. Не потому ли в современном языке добро приобрело и значение “имущество”, тогда как благо имеет только абстрактное значение?

Итак, слово добро, обозначающее изначально нечто созданное, относится к практической сфере, а благо с его идеей изначальной силы — к божественной. Это очень интересный вывод, тем более что сформулировавшая его исследовательница не ограничилась рассмотрением только этих слов. По мнению И.А. Василевской, синонимы зло и лихо распределены примерно так же: первый относится к духовной жизни и божественным оценкам, второй — к повседневной человеческой деятельности. Что же, попробуем разобраться и с этими словами.

Злой может означать не только “недобрый”, но и “жадный”: можно услышать разговорные выражения злой на работу, на еду. Конечно, жадность к труду или, скажем, к знаниям никто не осудит, но в целом жадность — такое же неподобающее качество, как и злоба. Так что в существительном зло и его производных положительных оценок не найти.

Совсем другое дело — лихо. Оно часто выступает как синоним зла: злодей — то же самое, что лиходей, злая година ничем не отличается от лихой. Но выражение лихой человек может быть понято двояко: с одной стороны, так в старину называли разбойника, лиходея, с другой — это человек, наделённый лихостью. А лихость, то есть подчёркнутая, бравирующая отвага и удаль, — это не обязательно негативная характеристика, часто — совсем не негативная. Помните, с какой горькой гордостью вспоминает старый солдат в лермонтовском «Бородино»:

Да, были люди в наше время!
Могучее, лихое племя,
Богатыри — не вы!

Лихость может быть неотъемлемой чертой и богатыря.

Кроме того, лихо находится в непосредственном родстве и с такими словами, как лишний, лихва. Первоначально это слово означало “избыток, перебор”: лихой — излишне смелый; поскольку же излишество — не добро, то на его основе развилось и значение “зло”: лихой — перешедший границы добра и нравственности. Такое значение подтверждается и этимологией этого слова. Оно содержит в себе индоевропейский корень *leik- — оставлять, оставаться, остаток. Его родственники — литовское lмkti (оставаться), lяkis (остаток), также likstмs (дефект) (с тем же развитием значения, что и у русского лихо); сюда же относится и латинский глагол relinquo (оставлять, от которого происходят реликт и реликвия), греческое leipw, древнеиндийское rinaRkti (то же). Как видим, ничего плохого эти глаголы не выражают, отрицательная оценка у них может появиться как вторичное развитие значения. А вот прилагательное злой сравнивается со словами явно негативного характера: литовское atzъlas (чёрствый, бесчеловечный), izulщs (грубый, наглый), авестийское zurah (несправедливость), современное персидское zur (фальшивый, ложь). Первоначально этот корень означал “искривлённость”, о чём свидетельствует древнеиндийское hvбrati, hvбlati (идти кривыми путями, петлять, спотыкаться). Что же, кривизна связана со всем левым и дурным (см. статью «Правда» в «Литературе», 1994, № 3), а петлять, спотыкаться давно стали метафорами для обозначения ложных и ошибочных шагов.

Итак, “хорошие” и “плохие” слова в «Повести о Варлааме и Иоасафе» оказались, если можно так выразиться, весьма симметричными. Те из них, которые и с этимологической точки зрения однозначны, относятся к божественной сфере, а те, которые с той же точки зрения амбивалентны, — к человеческой. Проще говоря, абсолютное добро и зло — прерогатива божественных сил, а на долю человека остаются лишь относительные качества. Если такое распределение значений вообще окажется характерным для древнерусского языка, то мы сможем восстановить весьма интересный фрагмент мировоззрения наших предков. Любопытно было бы также определить, навязан ли он христианством или восходит к языческому прошлому. Во всяком случае, синонимы, относящиеся к божественной и человеческой сферам, известны в «Авесте», «Ригведе», «Старшей Эдде» и древнеирландских поэтических памятниках. Дать ответ на эти вопросы — это ещё не решённая задача науки, мы же пока отметим вот что.

Сравнивая существительные благодетель и добродетель, мы смогли увидеть в них косвенное свидетельство различных значений слов добро и благо. Для слова же лихо косвенным подтверждением его земного, человеческого характера может быть то, что оно проникло в денежную сферу. Лихо — это не только “зло”, но и “взятка”. От этого слова образованы устаревшие, но всем понятные лихоимец и лиходатель². А лихва — это не только “излишек” как общее понятие, но и тот процент, который ростовщик берёт за предоставленную ссуду. И по-украински ростовщик — лiхварь. Как ни странно, именно от этого слова происходит фамилия одного их величайших балетмейстеров нашего века — скончавшегося в Париже Сергея Лифаря. Почему ф вместо хв? Дело в том, что в языке малокультурных людей есть одно любопытное явление. Человек усваивает, скажем, что говорить х или хв вместо ф нехорошо: надо произносить не хворточка, а форточка, не Хвёдор, а Фёдор, не Хома, а Фома, и ему кажется, что все х и хв надо заменить на ф. Тогда он начинает ухват именовать уфатом, кухарку — куфаркой, ростовщика-лихваря — лифарём. Этот процесс получил в науке наименование «гиперкоррекция».

Добро и зло — базовые, центральные категории в человеческой картине мира. Не удивительно, что слова, обозначающие их, оказались связаны с большим комплексом понятий — от сугубо материальных до высокодуховных.

О выражении “злоба дня”

Это крылатое выражение, судя по всему, появилось не так давно. Даль его не приводит; в словаре Ушакова оно определяется так: “злоба дня (книжн.) — то, что волнует, интересует общество в данный момент”. А у С.И. Ожегова нет и пометы (книжн.): “злоба дня — то, что особенно интересно, важно сегодня”, то есть это выражение признано общелитературным. Есть от него и производное прилагательное, отмеченное обоими словарями, — злободневный.

Происхождение его не вызывает никаких сомнений: оно заимствовано из церковнославянского текста Евангелия от Матфея (VI, 34) — довлhетъ дневи злоба его. В синодальном переводе на русский язык это место передано так: для каждого дня довольно своей заботы. Так церковнославянская злоба превратилась в русскую заботу. И новую жизнь этому выражению, по-видимому, дали газетчики в начале века. Их писания — действительно на злобу дня, а пристрастие репортёров к библейской фразеологии общеизвестно. Помните рассказ Карела Чапека «Эксперимент профессора Роусса», где репортёр на любую реплику Роусса отвечал целым букетом библеизмов? Даже в советское атеистическое время газетчики обожали репортажи под заголовками: «Не хлебом единым», «Не металлом единым» и даже «Не приказом единым». Итак, вопреки Д.Н. Ушакову, злоба дня имеет не столько книжные, сколько газетные истоки, вдохнувшие в него новую жизнь.

А откуда оно взялось в Евангелии? Почему всё-таки одно и то же слово Кирилл и Мефодий перевели как злоба, а сотрудники митрополита Филарета Дроздова — как забота? Чтобы ответить на этот вопрос, надо обратиться к подлиннику — греческому тексту, где соответствующее выражение звучит так: arketon th hmera h kakia authV (достаточно дню kakia его). Именно kakia и было переведено как злоба и забота. Это существительное произведено от прилагательного kakoRV (плохой, злой, гибельный, позорный). Само же оно означает, если верить словарю, “низкое качество, ошибка, дурной умысел, злодеяние”. Только в применении к нашему куску Нового Завета словарь даёт толкование “огорчение, забота, «злоба»”³. Обратим внимание на то, что у этого слова — ярко негативная окраска; думается, что “забота” — не совсем точный его перевод. Вообще, представляется, что именно в этом фрагменте — ключ к пониманию предшествующего периода Нагорной проповеди. Иисус призывает Своих учеников не заботиться о еде и одежде, брать пример с птиц небесных, которые “не сеют, не жнут”, и с полевых лилий, которые “не прядут, не ткут, а одеваются как царь Соломон во славе своей”. Но забота об этих насущных нуждах лежит в основе человеческого существования. И, понимая это, Иисус дальше выступает не столько против забот о пропитании, сколько против тревожных мыслей о будущем, которые ничего в этом будущем изменить не могут. Попробуем перевести весь 34-й стих главы VI максимально близко к тексту: Mh oun merimnate eiV thn aurion· h gar aurion merimnhsei ta eauta· arketon th hmera h kakia authV — “И никогда не печальтесь о завтрашнем. Завтрашнее само будет печалиться о своём. Каждому дню хватает своих невзгод”. Всё это можно понять так: Иисус не призывает пассивно относиться к невзгодам нынешним, а советует не тратить душевных сил на ещё не наступившие. Как сказал наш современник поэт Игорь Губерман:

Будущее кровь не портит мне.
Мне дрожать за будущее лень.
Думать каждый день о чёрном дне —
Значит, делать чёрным каждый день.

Вот так не всеми понятый призыв Богочеловека превратился в расхожую формулировку, совершенно изменив своё значение.

Примечания

1. От латинского profanus — непосвящённый; дословно: находящийся перед храмом, не допущенный в храм.
2. В повести И.Ильфа и Е.Петрова «Светлая личность» один мошенник прямо говорит своему сообщнику, попытавшемуся назвать взятку “благодарностью”: “Нет, Николай Самойлович, будем говорить откровенно... Вы — лиходатель, я — взяткобратель, а никакая не благодарность”.
3. Дворецкий И.Х. Древнегреческо-русский словарь. М., 1958. С. 859.

Рубрику ведёт
научный сотрудник
Института языкознания РАН
Константин КРАСУХИН