Главная страница «Первого сентября»Главная страница журнала «Литература»Содержание №28/1997

Штудии

Яков ХЕЛЕМСКИЙ

Из читательского дневника

Есть у Пушкина такая запись: “Путешественник Ансело говорит о какой-то грамматике, утвердившей правила нашего языка, но ещё не изданной. О каком-то русском романе, прославившем автора и ещё находящемся в рукописи, и о какой-то комедии, лучшей из всего русского театра и ещё не игранной. В сём последнем случае Ансело чуть ли не прав! Забавная словесность!”

И впрямь з а б а в н а я. Комедия, ещё не игранная и не опубликованная, уже признана лучшей. Следовательно, читана многими, передавалась из рук в руки. У отечественного самиздата давняя-предавняя традиция.

* * *

Страницы, ходившие в списках уже в наши времена, не миновали и меня. Иные давались на часок-другой, иные - на сутки. Но порой - это было принято - ко дню рождения кто-либо из друзей вручал мне в качестве презента желанную копию, густо перепечатанную на машинке. Несколько таких даров, причём аккуратно переплетённых, по сей день хранится в моей домашней библиотеке. «Реквием» Ахматовой, «Воронежские тетради» и «Путешествие в Армению» Мандельштама, «Европейская ночь» Ходасевича, машинописный двухтомник - «Избранное» Гумилёва... Дорогие памятки, отмеченные печатью середины века.

* * *

Гоголь, издавший в юности поэму «Ганц Кюхельгартен», и Гоголь, написавший вторую часть «Мёртвых душ», - это разные люди. Но Гоголь, сжигающий тираж раннего опуса, и Гоголь, бросающий в камин страницы своего последнего творения, - это один и тот же характер в развитии.

* * *

Иногда у Блока тональность строки, а то и всего четверостишия определяется ударением. Вернее, тем, что ударный слог переносится. Возможно, это перемещение производится сознательно, однако не исключена интуиция:

      В соседнем доме окна жолты.
      По вечерам - по вечерам
      Скрипят задумчивые булты,
      Подходят люди к воротам.

Болты... Сразу постигаешь характер - говорит человек, далёкий от всех этих железных предметов. -а они ещё и задумчивые. Ударение и эпитет создают ауру не только строфы, но и всего стихотворения. Этот приём не единичен. Блок применяет его и в других случаях: “Уже на думах вьются флаги”. Или: “И осыпался вишневый сад”. Не вишнёвый, а именно - вишневый. Произнеся это слово с ударением на первом слоге, вы вдруг ощущаете щемящую ноту ностальгии.

* * *

Вольное обращение с ударением классики позволяли себе нередко. Но, как всё у великих, это звучит естественно. Вспомним пушкинское: “Погасло дневное светило”. Лермонтовское: “И ароматною росой всегда увлажненные ночи”. У Мандельштама находим такую же вольность: “И беспомощная улыбка человека, который потерял себя”. Пастернак запечатлевает палую листву ракит, которая слетает “на сырость плит осенних госпиталей”. Наконец, мы приемлем, как должное, его знаменитое двустрочие: “Я не рождён, чтоб три раза // Смотреть по-разному в глаза”. Суть этой фразы усилена её музыкальностью. Повторение звучных согласных “р” и “з”, мысль в сочетании с мелодикой заставляют нас подчиниться этой ворожбе.

* * *

Если бы Иван Бунин ничего больше в жизни не совершил, а только перевёл «Гайавату», он всё равно оставил бы яркий след в русской словесности. Если бы Николай Заболоцкий подарил нам только свою версию «Слова о полку Игореве» и переводы грузинских поэтов, начиная с Руставели, - он сохранился бы навсегда в нашей благодарной памяти.

* * *

“Остановись, мгновенье, ты прекрасно!” Эта строка из общепризнанного перевода не совсем точна. В оригинале сказано: “Помедли, мгновенье”. Тютчев, конечно же, читавший веймарского олимпийца в оригинале, перекликнулся с Гёте. Это заимствование слышится в стихотворении «Последняя любовь»: “Помедли, помедли, вечерний день, // Продлись, продлись, очарованье”. Вольный повтор обогащён эпитетом-открытием - вечерний день. Вера Звягинцева свою предпоследнюю книгу - исповедь стареющей плоти и нестареющей души - назвала по-тютчевски: «Вечерний день». Позднее так же нарёк одну из своих поздних книг Вениамин Каверин. -олговременная перекличка.

* * *

Гейне при первом свидании с автором «Фауста» был так потрясён почти античным величием его облика, что поначалу заговорил с ним на древнегреческом. Что ж, тут не грешно было растеряться даже будущему классику, уже смолоду знавшему себе цену.

* * *

Возлюбленную Рафаэля звали Маргарита. Вийон воспел толстуху Марго. Героиня «Фауста» - Маргарита. Всемирно известен роман Дюма «Королева Марго». А у -юма-сына в «Даме с камелиями» любит и умирает Маргерит Готье. Певицу, которую боготворил Нико Пиросманишвили, оставивший нам её томное изображение, тоже звали Маргаритой. И, наконец, - «Мастер и Маргарита». Везучее имя!

* * *

В 1912 году киевский студент-первокурсник Александр Дейч - будущий литературовед, переводчик, мемуарист, театральный деятель - опубликовал в своём переложении поэму Оскара Уайльда «Сфинкс». Владея английским, он обратился непосредственно к оригиналу. Случилось так, что дебютом -ейча заинтересовался Николай Гумилёв, который несколько раньше перевёл ту же поэму, пользуясь, однако, подстрочником. В своём очередном обзоре для журнала «Аполлон», оценивая несколько книжных новинок, поэт отнёсся к работе киевлянина одобрительно: “Перевод Александром -ейчем знаменитой поэмы Уайльда «Сфинкс» бесспорно заслуживает быть отмеченным. Он первый сделан размером подлинника и довольно близок к оригиналу”. Как видим, собственный перевод не помешал поэту объективно оценить параллельную попытку.

* * *

При этом произошло мелкое недоразумение. Если в гумилёвском тексте имя Дейча было названо правильно, то в подзаголовок обзора, где перечислялись разбираемые книги, вкрался типографический ляпсус. Вместо начального инициала “А” тиснули букву “Л”. Гумилёв, хотя он лично в опечатке не был повинен, счёл необходимым тут же послать в Киев извинительное письмо. Легко представить себе, как обрадовало образованного, отлично знавшего современную литературу студента послание петербургского акмеиста, уже именитого. Видимо, в среде, где воспитывался Гумилёв, нравственность была на высоте.

* * *

А теперь зададим себе вопрос: в наши дни найдётся ли издатель или рецензент, способный извиниться перед автором за допущенную опечатку? Господи, при сплошном компьютерном наборе и почти полном отсутствии корректоров для этого просто не хватило бы конвертов и почтовой бумаги!

* * *

По сообщению Эммы Герштейн, термин “серебряный век” зародился в первой волне русской эмиграции. В 1933 году его предложил Н.Оцуп. В 1935-м повторил Вл.Вейдле, а затем истолковал Н.Бердяев. Наконец, это выражение легло в основу романа С.Маковского «На Парнасе серебряного века». Так постепенно укоренилось обозначение прекрасной эпохи русского стиха.

* * *

Как поэтична петербургская топонимика! Зимняя канавка. Лебяжья. Фонтанка. Невский. Дворцовая. Есть наименования парадоксальные - Маркизова лужа. Есть лирические - Поцелуев мост. Но существует и сугубая проза - Прачечный мост. Столь же приземлён первоисточник названия - Мойка. Однако пушкинская квартира придала этому прибрежному кварталу непреходящее очарование. Александр Сергеевич и свою ординарную фамилию облагородил. Теперь она звучит волшебно. А ведь будь она дана чиновнику, купцу, полицмейстеру, так бы и осталась заурядной. Пушкин, Чушкин, Клюшкин...

* * *

Ну, а Пастернак? Корень-то огородно-растительный. В украинской шуточной песенке можно услышать: “Танцювала рыба з раком, а петрушка - з пастернаком”. Слава Богу, Борис Леонидович тоже сумел возвысить свою фамилию до уровня таланта, дарованного ему.

* * *

Но вот другие случаи. Абсолютное совпадение имён и поэтической сути. Есенин и Маяковский. Фамилия неотделима от звучания стихов. И ведь она не придумана, ибо присвоена со дня рождения.

* * *

А какими русскими становятся фамилии, казалось бы, иноземного происхождения - Кюхельбекер, -ельвиг, Фет, Блок. Наконец, как царственно и в то же время естественно вошёл в отечественную поэзию псевдоним азийского звучания - Ахматова.

* * *

Кстати сказать, Ахматова - отнюдь не псевдоним в обычном понимании. У этой фамилии существуют генеалогические корни по материнской линии. В автобиографических заметках Анна Андреевна вспоминает своего давнего предка, который погиб ночью в шатре от руки наёмного убийцы. -алее читаем: “Этим, как повествует Карамзин, кончилось на Руси монгольское иго”. И ещё примечание: “Этот Ахмат, как известно, был чингизоидом”. Фигура историческая, ничего не скажешь. Потомки Ахмата путём смешанных браков обрусели. Фамильное древо разрасталось: “Одна из княжон Ахматовых - Прасковья Егоровна в XVIII веке вышла замуж за богатого и знатного сибирского помещика Мотовилова. Егор Мотовилов был моим прадедом. Его дочь Анна Егоровна - моя бабушка. Она умерла, когда моей маме было 9 лет, и в честь её меня назвали Анной. Из её феньонерки* сделали несколько перстней с бриллиантами и одно с изумрудом, а её напёрсток я не могла надеть, хотя у меня были тонкие пальцы”. Вот мы и убедились, что Ахматова - фамилия родовая и литературное имя закономерно.

* * *

Но это ещё не всё. Микола Бажан, оказавшийся в сицилийском городе Таормина в дни, когда итальянцы вручали Ахматовой литературную премию, вспоминает, как Анна Андреевна сказала ему, земляку:
- А вы знаете... Мой отец из казацкого рода старшин. Сочетание сибирской, запорожской и монгольских кровей!
И всё это - в царскосельском интерьере. Вот из какой, поистине гремучей смеси возник этот великий талант и необоримый характер.

* * *

В дневниковых записях -авида Самойлова меня привлекли строки, посвящённые памяти Юлия -аниэля: “Переводил он крепко. После лагеря он переводил стихи под псевдонимом Петров. -елал и негритянскую работу. Под моим именем напечатаны переведённые им поэма Кайсына Кулиева и «Уманские истории» Бажана, кроме «Богов Эллады», переведённых мною”. Значит, три части в книге украинского поэта - «Искра», «Соль» и «Дождливый этюд», а также эпическое творение Кулиева существуют в переложении -аниэля. Судя по этим “негритянским работам”, -аниэль переводил действительно крепко. И Самойлов мог спокойно поставить своё имя под русской версией этих произведений.

* * *

Вероятно, перед нами не единичный случай в тогдашней переводческой практике. Помочь таким образом собратьям по перу, попавшим в беду, дать им возможность заработать на хлеб насущный - дело в высшей степени гуманное. Так что благородство Самойлова бесспорно. Как и поэтический уровень Даниэля, который трудился в полную меру своих возможностей, чтобы не подвести друга. Подобное взаимодействие не может вызвать других чувств, кроме сочувственного понимания и глубокого уважения.

* * *

Лев Толстой рано осознал своё призвание. Он смолоду постоянно размышлял о писательском труде и, больше того, неуклонно вырабатывал необходимые навыки. -невники той поры запечатлели это восхождение к будущему поприщу. -остаточно вспомнить строки, относящиеся к марту 1851 года. Льву Николаевичу - двадцать три. Вот какие он ставит перед собой задачи на каждый день: “С 10 до 12 писать дневник и правила для развития слога... Переводить что-нибудь с иностранного языка для развития памяти и слога”. Как видим, занятия переводом Толстой рассматривал как одно из надёжных средств для самоусовершенствования. Он включил их в свою программу регулярных упражнений, постигая литературную технику, развивая стиль, оттачивая профессионализм.

* * *

Тургенев в свою молодую пору с той же целью переводил отрывки из «Короля Лира» и «Отелло». Это пристрастие могло сказаться впоследствии на образах, созданных им. Вспомним названия его знаменитых рассказов - «Гамлет Щигровского уезда» и «Степной король Лир». Много занимавшийся теорией и практикой перевода в течение всей жизни, Тургенев и в поздние годы придавал этому серьёзное значение. В 1877 году он писал Якову Полонскому: “Чтобы не отстать от привычки к перу, я, вероятно, займусь переводами. Думаю о «Дон Кихоте» и Монтене (Montaine)”.

* * *

Достоевский в юности тоже пробовал свои силы в переводе. Перелагал с французского «Евгению Гранде». Всерьёз готовились классики к последующим свершениям.

* * *

Яков Полонский, подобно многим современникам, воспринимал манеру импрессионистов как небрежность. Тургенев, зная об этом, внушал своему другу: “К живописи применяется то же, что и к литературе, ко всякому искусству: кто все детали передаёт - пропал: надо уметь схватить характеристические черты; в этом одном и состоит талант и даже то, что называется творчеством”. -алеко вперёд смотрел Иван Сергеевич!

* * *

В мемуарном очерке об Ахматовой В.Ардов приводит её крылатую фразу. Было сказано, что в отличие от стихотворцев, знающих секрет мастерства, Блок постиг тайну поэтического искусства.

* * *

Выдающийся острослов своего времени Тютчев, блиставший этим свойством в светских салонах, никогда не пользовался им, создавая стихи. Воспоминания современников, близко знавших Ахматову, свидетельствуют о присущем ей чувстве юмора, о ее блестящих иронических замечаниях. Но эта черта её щедрой натуры почти неуловима в ахматовской лирике. Иногда в дневниковых записях или мемуарных набросках на миг возникает отблеск этого полускрытого дара.

* * *

По свидетельству Юрия Олеши, Маяковский высоко ценил Вертинского. Мои белорусские друзья утверждают, что Якуб Колас был поклонником Грина. Между тем сам автор «Алых парусов» любил перечитывать Лескова. Неожиданность? Всё в больших мастерах неожиданно.

* * *

Примечательное наблюдение Константина Ваншенкина: “Маргарита Алигер - единственная в нашем искусстве, не извлёкшая для себя никакой выгоды из-за топанья на неё ногами Хрущёва. Некоторые всю жизнь этим кормятся”.

* * *

То, чем заняты сейчас многолюдные научные институты, выпускающие безликие коллективные труды по истории, языкознанию и прочим дисциплинам, когда-то вполне было под силу одному человеку. Правда, люди были из ряда вон выходящие - Плутарх и Геродот, Карамзин и Ключевский, Даль и Костомаров, Гринченко и Ушаков.

* * *

Пожалуй, ни у кого из поэтов нашего столетия не заимствовано столько строк в качестве заглавий для романов, повестей, эссе, не говоря уже об эпиграфах, как у Пастернака. Вот перечень, далеко не полный, ибо книжное и журнальное многообразие ныне необозримо и далеко не всегда доступно. Зато этот перечень относится к наиболее известным случаям. Итак: «Глухая пора листопада», «И дольше века длится день», «У времени в плену», «Почва и судьба», «Мне четырнадцать лет», «Это было при нас», «-вижущийся ребус», «Ожившая фреска», «Музыка во льду». В книге -аниила -анина «Бремя стыда» все названия глав - цитаты из Пастернака. Вот лишь некоторые из десяти заглавий: «Ты вся, как горла перехват», «Стучатся опавшие годы, как листья...», «Я на земле, где вы живёте», «Начало было так далёко, так робок первый интерес», «Но быть живым, живым и только...» -аже если ограничиться этим перечислением - впечатляет!

* * *

Варлам Шаламов вспоминает разговор с Пастернаком о Ларисе Рейснер. Борис Леонидович произнёс: “Женщина удивительной красоты... Скажет, как рублём подарит”. Есть у поэта известное стихотворение, посвящённое памяти Рейснер, которая “...вся сжатым залпом прелести рвалась”. Шаламов также утверждает со слов Пастернака, что имя героине «Доктора Живаго» было дано в честь Рейснер.

* * *

Известно, что Ярославу Смелякову, работавшему в типографии треста «Мосполиграф», выпало самому набирать свою первую книгу стихов. Так же повезло на десять лет раньше Всеволоду Иванову. Он в том же качестве стоял у наборной кассы, когда дебютировал сборником рассказов «Рогулька», лично доверяя свинцовым литерам свои строки.

* * *

В книге «Ни дня без строчки» Юрий Олеша не без гордости сообщает: “...Ахматова родилась под Одессой на хуторе Нерубайском. Мне приятно думать, что мы из одного края с ней”. Между тем в набросках к автобиографии Ахматова о хуторе не обмолвилась ни словом. Адрес звучит несколько иначе: “Родилась на даче Сараскина (Б.Фонтан, 11-я станция, паровичок), около Одессы. Дачка эта (вернее, избушка) стояла в глубине очень узкого, идущего вниз участка земли - рядом с почтой. Морской берег там крутой, рельсы паровичка шли по самому краю”. То ли Олеша допустил неточность, то ли когда-то, много раньше, здесь располагался хутор, чьё название запомнилось одесситам. Странно, конечно, звучит сочетание - Ахматова и хутор. Но ведь на этой узкой полоске земли родилась Аня Горенко. Украинская фамилия с хуторским ландшафтом совпадает вполне. Как бы то ни было, Олеша имел право гордиться - ведь великая землячка увидела свет не где-нибудь, а около Одессы. ...Позднее паровичок уступил место открытому летнему трамвайчику, который, позванивая, спешил к 11-й станции.

* * *

Запись о месте рождения Ахматова озаглавила - «Будка». Так окрестила она, возможно, ещё в отрочестве, дачу-избёнку. Будкой впоследствии была наречена другая дачка, тоже схожая с избёнкой, где Анна Андреевна жила в Комарове, около Питера. С этим скромным строеньицем связаны её поздние годы, рядом она и погребена. “Где-то около пятидесяти лет всё начало жизни возвращается, - писала она, - этим объясняются некоторые мои стихи 1940 года («Ива», «Пятнадцатилетние руки...»)”. Можно бы упомянуть и «Царскосельскую оду», тоже запечатлевшую вторую половину детства, уже северную. А наименование будка как бы закольцевало судьбу, обратилось к её южному истоку.

* * *

Находка Булата Окуджавы в стихотворении “Франсуа Вийон”:

      Каину дай раскаяние...

Слово “раскаяние” вдруг обнаружило для многих свой исток. Ни у Даля, ни в других словарях он не обозначен. А тут вдруг от соседства двух созвучных слов высветилось предположение. Раскаяться - освободиться от греха, от каинова поступка, вольно или невольно совершённого тобой. Ведь мы говорим - раскрепоститься, раскрыться, рассредоточиться, расковаться, зная первоисточник понятия. В этом ряду, возможно, корневое открытие Окуджавы:

      Каину дай раскаяние...

* * *

“Есть тысячи способов умереть, но лишь один способ родиться”, - сказал Вольтер.

* * *

С каким достоинством ответил Фет своим критикам в предисловии к третьему изданию «Вечерних огней». Эти его строки звучат и сейчас, когда в критике нашей имеют место и дилетантство, и самолюбование: “...Чем единогласнее с одной стороны становился хор порицателей, тем с большим участием и одушевлением подходили на помощь нашей музе и свежие силы несомненных знатоков дела; и насколько для нас лестно одобрение последних, настолько же мало заботимся мы о приговоре большинства, вполне уверенные, что из тысячи людей, не понимающих дела, невозможно составить и одного знатока”.

* * *

Ахматова - о Фете: “Он восхитительный импрессионист. Мне не известно, знал ли он Моне, Писсаро, Ренуара, но сам работал только так. Его стихи надо приводить в качестве образца на лекциях об импрессионизме”.

* * *

Девятнадцатый век отличался скромностью эпитетов, когда дело касалось даже выдающихся мастеров культуры. Не было в ходу определения “живой классик”. Слова “писатель”, “литератор” и то употреблялись нечасто. Говорили “сочинитель”. Редко звучало наименование “поэт”. Обходились более сдержанным - “стихотворец”. Никому не пришло бы в голову присвоить прославленному трагику или блистательной балерине звание “звезда”. Нынче в звёздный ранг возводят любую безголосую попрыгунью, промелькнувшую несколько раз на телеэкране. Текстовик, сочиняющий бездарные вирши для рок-ансамблей, самолично присваивает себе звание “поэт”. Художественные критерии заменены рекламой, а то и саморекламой.

* * *

Заглядывая в словарь, иногда находишь занятные ассоциации. По Ушакову у слова “булгачить” есть синоним - “будоражить”. А в словаре Гринченко украинское “турбота” переводится на русский как “забота, тревога”. Булгаковы и Турбины - корень один!

* * *

По воспоминаниям Ариадны Эфрон, однажды в Париже Цветаева встретилась с Аветиком Исаакяном. Марина Ивановна обратилась к нему с просьбой прочитать стихи на родном языке. И само чтение, и звучание армянского её очаровали.
- Господи, да вы настоящий горный поэт! - воскликнула Цветаева.
- Да и вас не назовешь равнинным поэтом, - ответил Исаакян.

Происходило это в доме их общих друзей Лебедевых, на улице Данфер-Рошпо.

* * *

Акме - по-латыни остриё, вершина. Гумилёв и его друзья в этом термине безошибочно определили своё кредо - отточенность слова, острота мысли, точность художнического зрения. Дерзкое стремление подчеркнуть своё превосходство над существующим стилем, новизну своих возможностей, особость избранного пути - всё это обозначилось в античном слове. Что ж, были у акмеистов основания для такого девиза. Всё же произошла некая подвижка в сфере стиха, оказавшая в дальнейшем влияние на многих поэтов.

* * *

Запомнилось прочитанное когда-то стихотворение Владимира Соколова «Безвестность - это не бесславье...» Особенно хороша последняя строфа:

      Безвестен грач в разливе лужи,
      Идущий за полночь по льду.
      Зато бесславье это хуже,
      Оно, как слава, на виду.

* * *

Среди набросков Ахматовой, не входивших в её книги, выделяются строки о тех, кто защищает Сталина. Вчитаемся в обнародованное восьмистишие:

      ...Это те, что кричали:“Варраву
      Отпусти нам для праздника...”, те,
      Что велели Сократу отраву
      Пить в тюремной глухой тесноте.

      Им бы этот же вылить напиток
      В их невинно клевещущий рот,
      Этим милым любителям пыток,
      Знатокам в производстве сирот.

Отрывок, приводимый здесь, увидел свет в журнале «Звезда» в 1993 году (№ 9, стр. 53). Стоит напомнить о нём. «Звезду» читали далеко не все. Ахматовский набросок замечателен не только своей сутью. Его незавершённость оборачивается совершенством.

* * *

Хрестоматийное стихотворение Тютчева «Весенняя гроза» помечено двойной датой - 1828-1854. Двадцать шесть лет шлифовался этот шедевр!

* * *

Яков Полонский заметил: “Трудиться над стихом для поэта то же, что трудиться над душой своей”. Предугадано заклинание Заболоцкого: “Не позволяй душе лениться...”

* * *

Среди давних записей Сергея Довлатова, когда-то гонимого, а теперь всеми любимого, есть доброжелательные строки об Анатолии Наймане. Общая характеристика дружески полушутлива: “Литературный ковбой”. Зато дальше сказано: “Пишет замечательные стихи. Он друг Ахматовой и воспитатель Бродского”. Литературный вкус и осведомлённость -овлатова сомнений не вызывают. Однако послушаем самого Бродского: “Нас было четверо - Рейн, Найман, Бобышев и я. Анна Андреевна называла нас - волшебный хор... Моим главным учителем был Евгений Рейн. Это человек, чьё мнение мне до сих пор важно и дорого”. Высшим наставником этой плеяды была, конечно же, Ахматова. Заочно Бродского воспитывала эмоциональная ритмика Цветаевой. Но будущий нобелевский лауреат бесспорно почерпнул много из общения со своими питерскими сверстниками. Всем здравствующим участникам “волшебного хора”, независимо от их педагогического рейтинга, можно адресовать доброе и мудрое изречение Евгения Винокурова:

      Художник, воспитай ученика,
      Чтоб было у кого потом учиться.

______________
*Феньонерка - металлический обруч с драгоценностями, надеваемый на голову.

Рейтинг@Mail.ru